Если воспринимать сакральное в таком насыщенном, захватывающем значении, тогда совсем не удивительно, что эта тема вызывает слишком много беспокойства, чтобы быть предметом изучения религиозных и научных институтов. Присутствие подлинных сиддхи, реальных психических эффектов, мелькающих на границе между разумом и материей, вызывает такой тотальный страх, что защитные механизмы немедленно отводят наше внимание в сторону, чтобы уберечь психику от слишком тревожных мыслей. И мы не замечаем проявлений паранормального в своей жизни, отказываемся видеть соответствующие научные свидетельства и отмахиваемся от необъяснимых совпадений, а если это чувство священного трепета становится невыносимым, мы принимаемся злобно отрицать всяческий интерес к этой теме, незаметно отступая и осеняя себя крестным знамением.

В рамках науки такое поведение можно понять: наука не хочет иметь дела с тем, чего не может объяснить, поскольку это ставит ученых в затруднительное положение. Впрочем, и сравнительное религиоведение, которому положено изучать сакральное, имеет основания для подобного упорства. Как говорит Крайпал, религиоведы «просто игнорируют… или отметают такие данные как „примитивные“, „ошибочные“ и т. д.» А теперь в моду вошло еще определение «бессистемный»[536].

Одна из причин такого неутешительного положения дел состоит в том, что подлинные психические феномены, как и подлинные сиддхи, недвусмысленно опровергают декартовский дуализм, ту самую идею, что обосновала разделение между научными дисциплинами, изучающими материю, и гуманитарными, изучающими разум. Это разграничение так основательно укоренилось в сознании большинства людей, что, когда психические феномены выявляют всю его условность, они вызывают горячий протест, который, по словам Крайпала, «только дискредитирует настоящий уровень наших знаний и возможностей»[537].

Из этого анализа Крайпал выводит свой центральный аргумент: психические феномены могут восприниматься как символы, указывающие на «взрыв смысла в физическом мире через радикальный коллапс самой структуры типа субъект-объект. Это не просто физические события. Но также и значимые события»[538]. Иными словами, там, где встречаются объективное и субъективное, сама ткань реальности истончается. Это происходит не на физическом плане, но и не на ментальном, а, скорее, в некоем чистилище, каким-то образом содержащем и порождающем оба эти плана. Это напоминает научно-фантастический сценарий, зашедший слишком далеко, но, согласно Крайпалу:

Макс Планк, создатель квантовой теории, однажды сказал в интервью: «Я придаю сознанию фундаментальное значение. И считаю материю производной от сознания. Мы не можем уйти от сознания. Все, о чем мы говорим, все, что мы воспринимаем как существующее, постулирует сознание»[540]. А Вольфганг Паули, которого другие разработчики квантовой теории считали гением, заметил: «Мое личное мнение таково, что в науке будущего реальность не будет ни „психической“, ни „физической“, но будет некоторым образом и той, и другой, и никакой из них»[541].

Позднее свой вклад в эту концепцию внес физик из Стэнфордского университета Андрей Линде, создатель инфляционной космологической теории. Он разработал объяснение того, как Большой взрыв развился во Вселенную, которую мы наблюдаем сегодня[542]. Линде подчеркивает, как и многие другие, что, хотя физика занимается изучением объективной Вселенной, она известна нам только через наш субъективный опыт, или наше сознание. Это настолько очевидно, что часто упускается из виду, и это упущение заставляет многих считать сознание каким-то аспектом неживой материи, из которой состоит остальная вселенная. Тогда объективность возводится в фетиш, и сложно представить, что в действительности все может обстоять совсем иначе.

Но это может быть ошибкой, подобно тому как предыдущие поколения физиков считали пространство и время абсолютными величинами, или материю и энергию – принципиально различными сущностями. Линде размышляет: