Потом он припомнит последовательность звуков более точно — шуршание и скрип, быстрые шаги и хлопанье дверей, а потом — невообразимый гомон, при котором он оглянулся и увидел, что двери открыты и в них стоит человек в черном одеянии, окруженный все теми же швейцарскими стражниками, все с тем же гроссбухом в руках, рот у него открывается и закрывается, но из-за криков ни единого слова не слышно, что-то вылетает из двери, не один, а целых пять, нет, шесть раз, и все просители напирают друг на друга и толкаются, чтобы оказаться ближе. Потом крики стали озлобленными и наконец сменились стонами разочарования, раздались возгласы: «Нет! Нет!» — но двери уже закрывались, и во внезапной тишине раздался их глухой грохот, когда они захлопнулись. Продлилась эта тишина всего одно мгновение, а затем сгрудившаяся у дверей масса распалась на отдельных людей, ворчащих и причитающих. Один человек плакал навзрыд.

Они побрели к сводчатым воротам, обратно на пьяццу, и Хансу-Юргену пришлось проталкиваться через них, чтобы добраться до приора. Монахи сгрудились вокруг Йорга, переводя взгляды с него на закрытые двери, затем на проходящих мимо просителей — и опять на него. Но их приор молчал, пребывая в том же недоумении, что и они. Ханс-Юрген почувствовал, что его предплечья коснулась чья-то ладонь, — это был Батиста.

— Что, не повезло? Надо бы вам действовать ловчее.

— Но… его святейшество?.. — начал было Ханс-Юрген.

— Это был его секретарь, — фыркнул Батиста. — Его высокомогущество редко когда спускается сюда самолично. — Он показал позвякивающий мешочек. — Двадцать сольдо, однако. Совсем неплохо.

Ханс-Юрген повернулся и стал дальше протискиваться через поток людей, которые теперь с унылым видом то пересекали, то уступали ему дорогу. Йорг поворачивал голову из стороны в сторону, будто искал чего-то в глухой стене. Он ухватил Ханса-Юргена за руку.

— Что случилось? — спросил он. — Я слышал какие-то крики.

— Аудиенции сегодня не будет, — прямо сказал Ханс-Юрген.

— Не будет аудиенции? — эхом отозвался Вольф.

Они бросили свою игру и подобрались ближе.

— Когда же в таком случае мы увидим Папу? — спросил Вильф.

— Завтра? — попытал удачи Вульф.

Такие же вопросы разными почерками были написаны на лицах у других: почерком недоумения — у Иоахима-Хайнца, почерком изумления — у Хайнца-Иоахима, почерком разочарования — у Гундольфа и Флориана. Различные сочетания этих чувств читались и на лицах остальных, выстроившихся за ними. Позади всех стояли Герхард, Ханно и Георг, чьи лица не выражали ничего, кроме скептицизма, и Ханс- Юрген ощутил беззвучное гудение, что эхом долетело из оставшегося вдали монастыря: в нем была неопределенность, неуверенность. Чувствовалось, что среди монахов растет недовольство. Это не должно случиться еще раз, подумал он. Он не может снова их потерять. Но затем зазвучал голос приора.

— Что ж, — сказал отец Йорг, глядя в окружившие его лица, — если его святейшество не может нас принять, он, я думаю, не будет против того, чтобы мы совершили службу в его часовне. — Тон у него был беззаботным, даже шутливым.

Монахи переглядывались. Часовня Папы? Что это такое?

— Сегодня он испытывает нас, — продолжал Йорг. — Завтра он нас вознаградит. Мы отслужим мессу своему благодетелю — и отслужим ее в величайшей церкви всего христианского мира.

Он повернулся и зашагал по направлению к воротам. Несколько мгновений никто не шелохнулся, и Ханс-Юрген затаил дыхание.

— В церкви Святого Петра! — призывно крикнул Йорг, обернувшись.

Имя Петра всколыхнуло их — а может быть, та уверенность, что слышалась в его призыве. Первым был Флориан, за ним последовал Фолькер. Они двинулись вперед, затем ускорили шаг, чтобы догнать приора, и за ними пошли все остальные. Увлекая за собою последних, Ханс-Юрген медленно перевел дух, тихо-тихо, чтобы никто из них не заметил.

Им попадались вывески, разрисованные синими, черными и рыжими котами, митрами с крестами и без крестов, улыбающимися солнцами, безголовыми матросами, барабанами, компасами, опускными решетками, рыбами нескольких сортов, но таверна «Сломанное колесо» пока не обнаруживалась. Они трижды обошли церковь Санта Катерина, прошли полпути вниз по виаделле Боттеге-Оскуре, вернулись, дважды пересекли туда и сюда реку и успели увидеть башню Мелингуло под семью из восьми возможных углов, прежде чем Бернардо заметил узкий проход, идущий между огромной конюшней и полуразрушенным зернохранилищем. В дальнем конце этого прохода из стены высовывался шест, с которого когда-то могла свисать вывеска — возможно, та самая, которую они искали. Они двинулись вперед.

Под шестом был низкий и узкий дверной проем. Согнувшись пополам, они заглянули внутрь и увидели провалившийся пол, несколько стульев и грубых столов. Вдоль одной из стен тянулся прилавок, за которым стоял человек, разглядывая их поверх края стакана, который, казалось, навсегда застыл у его губ.

— Не это ли таверна «Сломанное колесо»? — спросил Сальвестро.

При его словах человек за прилавком опрокинул содержимое стакана себе в глотку, задохнулся, закашлялся, отрыгнул и кивнул. Из глубины здания доносился гомон людей, разговаривавших на повышенных тонах. К ним приблизилась лежавшая у двери собака. Стоявший за прилавком упорно их игнорировал. Сальвестро взглянул на голый шест.

— Где же в таком случае колесо? — осведомился он.

— Сломалось, — последовал ответ. Человек за прилавком сосредоточенно наливал себе очередную порцию. — Ищете кого-то?

— Да, Лукулло. — Тот окинул их острым взглядом, горлышко бутылки отклонилось, и из него пролилось немного жидкости на прилавок. — Нас направил сюда его сын, Лучилло.

Собака, перестав их обнюхивать, отошла в сторону.

— В задней комнате. — Вторая порция последовала за первой, и человек пустым стаканом показал на дальнюю стену, у которой мрак сгущался. — Ступайте по коридору и не открывайте дверей, которые уже не открыты.

По мере того как они пробирались по темному коридору, гам становился все громче и отчетливее — громкая перепалка время от времени смешивалась с выкриками и возгласами, — и наконец, спустившись по трем ступенькам, они оказались в четырехугольном помещении размером почти с зал. Окон не было. На каждом столе пылали большие свечи, отбрасывая яркий желтый свет на лица тех, что оторвались от своих разговоров и кружек и теперь молча рассматривали новоприбывших. Из каменного пола вырастали две колонны, упираясь в потолок. Все помещение было уставлено столами и стульями, а вдоль каждой из стен располагались приподнятые над полом деревянные кабинки, по семь или восемь с каждой стороны. Откуда-то доносились кухонные запахи.

Сальвестро прочистил горло.

— Мы ищем Лукулло.

Тишина. Они уже готовы были повернуть обратно, когда раздался голос: