— Здесь я. Сюда идите.

Остальные завсегдатаи «Сломанного колеса» все как один отвернулись от них, возвратившись к своим разговорам. Сальвестро и Бернардо прошли между столов к кабинке, из которой шел голос. Оттуда высунулась чья-то голова, а затем и огромная рука, жестом велевшая войти и сесть.

Это был крупный человек, богато одетый, широкогрудый и седоволосый. Глаза его под мощным, выступающим вперед лбом спокойно взирали на то, как Сальвестро и Бернардо усаживаются на противоположную скамью. Перед ним лежало несколько пирогов, горячих, пахнущих мясом. Бернардо неотрывно на них уставился.

— Вы меня знаете? — спросил Лукулло, готовый вонзить ложку в ближайший из пирогов.

Сальвестро помотал головой, но при этом им стало овладевать странное чувство — будто на самом деле он знал Лукулло, знал долгие годы, всегда тянулся к нему, грустил, когда они расставались, радовался, когда они встречались снова: от Лукулло исходило нечто вроде обволакивающего благополучия. Пока Сальвестро объяснял, зачем они пришли, оно распространялось теплыми, неодолимыми волнами.

— Можно посмотреть? — спросил Лукулло.

Сальвестро протянул ему через стол ножны. Бернардо продолжал изучать пироги.

— Немного меди примешано, это как обычно, — начал Лукулло. — А эта вот проволока, вплавленная в узор вокруг верхушки, она почти чистая. Занятная вещица, необычная.

Он взвесил ножны на двух пальцах.

— Чуть больше фунта, — Лукулло на мгновение задумался. — Могу дать сто восемьдесят пять сольдо.

Сальвестро уже потянулся было через стол, чтобы скрепить сделку рукопожатием, но Лукулло предостерегающе поднял ладонь.

— Погодите. Как основатель фирмы «Лукулло и сыновья», я обязан вам кое-что сообщить. Прежде всего, серебро в этих ножнах потянет, вероятно, на триста с лишним сольдо, и, значит, заключая сделку со мной, вы теряете больше целого скудо. Если вы отнесете их в Дзекку, то вам около трехсот и предложат, за вычетом комиссионных, которые для мелких предметов составляют десятую часть от суммы сделки. Вам, конечно, пришлось бы представить какой-нибудь документ об их происхождении, а потом десять дней ожидать выплаты денег.

— Десять дней! — воскликнул Сальвестро. — Еда нам нужна сейчас, а не через десять дней.

— Ах так. — Лоб у Лукулло избороздился морщинами. — Этого я и опасался. У вашего друга, я просто не могу этого не отметить, вид человека, жаждущего основательно подкрепиться, а потому, боюсь, я вынужден буду настаивать на первоначальном предложении. Прежде чем мы произведем обмен, вам необходимо поесть. Думаю, это будет более чем уместно.

— Более чем уместно, — радостно согласился Бернардо. Пироги, все четыре, уже начинали остывать.

— Уместно?! — вспыхнул Сальвестро. — Какого это… Я имею в виду, мы не можем поесть, потому что нам нечем платить. И что же, нам нечем платить, потому что мы не можем поесть?..

Он чувствовал, что такой оборот дела должен был бы разъярить его куда сильнее, но исходившая от Лукулло странная доброжелательность подорвала его воинственный настрой. Сопротивление Сальвестро прекратилось, когда Лукулло подтолкнул к ним все четыре пирога и Бернардо взял первый из них и целиком сунул его себе в рот. Сальвестро потянулся за ложкой.

Синяки у него на лице так и запульсировали, когда он стал поглощать куски мяса и пропеченного теста, одновременно пытаясь выслушивать Лукулло, который объяснял, что пироги — это просто подарок и никакого соглашения между ними не подразумевают, что если бы он приобрел у них ножны, пока они были голодны, то можно было бы сказать, что сделка совершена под косвенным давлением, а если бы он одолжил им денег на еду, то мог бы потом потребовать их немедленного возвращения и установить любую цену, которая пришла бы ему на ум, а поэтому, чтобы защитить репутацию «Лукулло и сыновей», он должен был либо отказаться от сделки, либо угостить их… и, кстати, что они скажут про пироги?

— Отличные пироги, — ответил Бернардо, уже разделавшийся с двумя своими.

— Теперь давайте шовершим нашу шделку, — сказал Сальвестро, все еще жевавший.

Лукулло опять предостерегающе поднял ладонь.

— Еще кое-что. Вопрос довольно щекотливый, но столь же необходимый, как, в своем роде, и пироги. Расположение духа каждого из вас, здесь и сейчас. Не будете ли вы так любезны описать его мне?

Сальвестро перевел это для Бернардо, и оба заверили Лукулло, что расположение духа у них исключительно хорошее.

— У вас спокойно на душе?

Они кивнули.

— Вы благосклонны к другим людям?

Оба кивнули.

— В частности, ко мне?

На этот раз Сальвестро помедлил, внезапно и ненадолго насторожившись. Проглотив последний кусок пирога, он медленно кивнул. На лице Лукулло появилось выражение покорности судьбе.

— Так я и думал, — сказал он. — Это совершенно обманчивое впечатление, и я вынужден просить вас не обращать на него никакое внимания. Все дело во мне. С самого своего детства я всем нравлюсь, все со мной соглашаются, находят меня приятным, все рядом со мне стараются быть приятными. Всю жизнь я только и слышу «да». Можете себе такое представить?

— Нет, — сказал Сальвестро, хотя на самом деле чувствовал, что такое вполне можно себе представить. Почему бы и не соглашаться с таким человеком, как Лукулло?

— За нами много раз гонялись собаки, — сказал Бернардо.

— Сыновья мои страдают тем же недугом, хотя далеко не так, как их отец. Вы сами заметили, как ведутся наши дела на пьяцце. А смысл моих слов вот какой: вы не должны учитывать все это, принимая решение о сделке. Сейчас, перекусив, вы могли бы просто уйти и попытать счастья в каком-нибудь ломбарде. Никаких обязательств у вас передо мной нет. Так что отбросьте все ваши чувства и решайте.

— Уже решено, — сказал Сальвестро и потянулся через стол, чтобы пожать Лукулло руку.

Тот принялся отсчитывать монеты из объемистого мешка, лежавшего рядом с ним на скамье, и выкладывать их столбиками по десять штук.

— За нами много раз гонялись собаки, — снова сказал Бернардо.

— А за мной никогда не гонялась ни одна собака, — ответил Лукулло.

— Значит, вам повезло, — заключил Бернардо.

Лукулло поначалу ничего не сказал, но через минуту-другую пробормотал:

— Это проклятие.

Сальвестро и Бернардо переглянулись. Сальвестро хотелось радостно кивнуть, однако оба они в то же время чувствовали, что проклятием это быть ну никак не могло.

— Почему? — спросил Сальвестро.

— Вообразите себе, на что будет похожа жизнь, если все с вами всегда согласны, — сказал тогда Лукулло. — Я имею в виду, все и всегда. Вот вы рядом с женщиной, вашей первой любовью, к примеру, и вы ей говорите: «Не прогуляться ли нам вместе по саду?» Она, конечно, соглашается, и вы идете в сад. Вы говорите, что любите ее, и спрашиваете, любит ли она вас. Она вас, конечно, любит, а чуть позже, когда вы просите о поцелуе, она вам уступает. И само собой, уступает вам и дальше, если вы это предлагаете, и говорит «да», когда вы просите ее руки, и снова «да», когда вы умоляете простить ваши измены, бесчисленные и порой чудовищные, — с чего бы ее сестре быть менее уступчивой, чем она? — а когда вы от нее утомляетесь, она безропотно убирается во вдовий приют, монастырь или публичный дом… Или возьмем таверну. Вы сидите там со своими давними собутыльниками. Еще по выпивке? Конечно! И еще? Почему же нет! Вы решаете, что вам уже хватит. Они тоже думают, что больше не стоит. Но может быть, по стаканчику рома? Отличная идея! А потом по галлону морской воды? Замечательно. А напоследок по пинте свиной крови? Конечно же! И так со всем, что вы предложите. Понимаете? Представляете, на что это похоже?