Можем ли мы, исходя из этого, сказать, что каждый человек жаждет высшей жизни, духовности, Б-ценностей? Здесь мы с разбегу натыкаемся на ограниченность нашего языка. Конечно же, мы можем сказать, что в принципе подобная жажда может считаться потенциальной у каждого новорожденного ребенка, пока не будет доказано обратное. Наиболее адекватным предположением будет то, что если подобная потенциальность утрачивается, то утрачивается она после рождения. Сегодняшние социальные реалии таковы, что можно с высокой вероятностью считать: большинство новорожденных никогда не реализует этот потенциал и никогда не поднимется до высших уровней мотивации из-за бедности, эксплуатации, предрассудков и т. п. В мире на сегодняшний день на деле существует неравенство возможностей. В отношении взрослых также можно обоснованно отметить, что данный прогноз для каждого из них будет зависеть от того, как и где они живут, в каких социальных, экономических и политических условиях, от степени и масштаба психопатологии и т. д. При этом будет неразумным (по крайней мере, в аспекте социальной стратегии) отрицать возможность метажизни вообще и в принципе для любого человека. "Неизлечимое", в конце концов, может "излечиваться" как в психиатрическом аспекте, так и в аспекте самоактуализации — вспомним пример Синанона. И, конечно же, было бы глупо вообще отказаться от этой возможности для будущих поколений.

Так называемая духовная (трансцендентная или аксиологическая) жизнь четко укоренена в биологической природе видов. Это некоторая "высшая" животность, условием которой является здоровье "низшей" животности, то есть эти два образования являются иерархически интегрированными (а не взаимоисключающими). Но данная высшая, духовная "животность" настолько робка, слаба и столь просто утрачивается, столь легко подавляется более сильными культурными факторами, что широко актуализированной она может стать только в культуре, благорасположенной к человеческой природе и, тем самым, содействующей ее полному росту.

Именно это соображение может послужить ключом к разрешению многих ненужных споров и дихотомий. Например, если "дух" а la Гегель и "природа" а la Маркс на самом деле иерархически интегрированы на одном континууме, равно как и обычные варианты "идеализма" и "материализма", то природа данного иерархического континуума обеспечивает целый ряд решений. Так, низшие потребности (животные, природные, материальные) доминантны в конкретных, эмпирических, операциональных, ограниченных аспектах по отношению к так называемым высшим базовым потребностям, которые, в свою очередь, доминантны по отношению к метапотребностям (духовности, идеалам, ценностям). Другими словами, "материальные" условия жизни имеют значительный приоритет (предшествуют, обладают большей силой) по сравнению с высшими идеалами и даже доминантны по отношению к идеологии, философии, религии, культуре и т. п. в четко определяемых, конкретных аспектах. Но при этом высшие идеалы и ценности — отнюдь не эпифеномен ценностей более низкого порядка. Они скорее обладают тем же качеством биологической и психологической реальности, отличаясь при этом своей силой, насущностью или приоритетностью. В любой иерархии доминирования, как в нервной системе или табели о рангах, высшее и низшее одинаково реально и присуще человеку. При желании, можно рассматривать историю с точки зрения стремления к высшей человечности или с точки зрения развертывания имманентной Идеи в духе немецких профессоров — сверху вниз. Или же, с равным успехом, можно искать первую, самую основную или абсолютную причину в материальных условиях, то есть идти снизу вверх. (Тогда можно принять за правду утверждение о том, что "собственные интересы являются основой всей человеческой природы" в том смысле, что они доминантны. Но это подтверждение не будет верным в качестве достаточного определения всех человеческих мотивов.) Обе эти теории полезны, каждая для своих интеллектуальных целей, и у обеих имеется собственное психологическое значение. Не нужно спорить о примате духа над материей" или наоборот. Если русских сегодня беспокоит распространение идеализма и духовной философии, то, на самом деле, это не должно их пугать. На основании того, что мы знаем о развитии индивидов и общества, можно говорить, что определенная доля духовности является вероятным следствием удовлетворения материализма. (Для меня величайшей загадкой является то, почему достаток одним позволяет развиваться, а других фиксирует на строго "материалистическом" уровне.) Но не менее справедливо то, что религиозному деятелю, насаждающему духовные ценности, стоит начать с обеспечения питания, крова, дорог и т. п., того, что является более базовым, чем проповеди.

Размещая низшую, животную наследственность на одной шкале с "высшим", наиболее духовным, аксиологическим, ценностным, "религиозным" (тем самым утверждая, что духовность также животна, то есть относится к высшей животности), мы можем трансцендировать и ряд других дихотомий. Так, голос дьявола, порока, плоти, зла, эгоизма, эгоцентризма, корысти и т. п. был отделен от священного, идеального, добра, вечной истины, высших устремлений и т. п., противопоставлен им. Порой священное или лучшее считалось частью человеческой природы. Но гораздо чаще в истории человечества добро рассматривалось как что-то, лежащее вне человеческой природы, выше ее, как нечто сверхприродное.

У меня сложилось пока не полностью оформленное впечатление, что большинство религий, философий или идеологий с большей вероятностью признавали зло или худшее за изначальное свойство человеческой природы. Но даже наши "худшие" стремления порой экстериоризировались в виде, к примеру, голоса Сатаны или чего-то подобного.

Не менее часто на нашу "низшую" животную природу автоматически клеился ярлык "зла" (Maslow, 1954), хотя, в принципе, с таким же успехом ее можно было бы рассматривать в качестве добра", как то делалось и делается в ряде культур. Возможно, та клевета на нашу низшую животную природу отчасти обусловлена самой тенденцией к дихотомизации (дихотомизация вызывает патологию, а патология способствует дихотомизации, которая, с холистической точки зрения, обычно в своей основе неверна). Если это так, то понятие метамотивации должно обеспечить теоретическую базу для разрешения этих (в большинстве своем) ложных дихотомий.

XIX.

Удовольствия и удовлетворения можно упорядочить в уровневую иерархию от низшего к высшему. Таким же образом можно рассматривать и гедонистические теории от низшего к высшему уровню, то есть метагедонизму.

Тоща Б-ценности, рассматриваемые как удовлетворение метапотребностей, являются также высшими радостями или высшим счастьем из всего того, что мы знаем.

В другой работе (Maslow, 1966) я указывал на необходимость и целесообразность осознания того, что существует иерархия удовольствий начиная, к примеру, от избавления от боли, включая удовольствие от горячей ванны, радость от общения с друзьями, наслаждение прекрасной музыкой, счастье от рождения ребенка, экстаз высшей любви и вплоть до слияния с Б-ценностями.

Подобная иерархия позволяет решить проблему гедонизма, эгоизма, долга и т. д. Если отнести высшее удовольствие к удовольствию вообще, тогда вполне справедливым станет то, что и полностью человечные люди тоже стремятся лишь к удовольствию, то есть к метаудовольствию. Можно назвать это "метагедонизмом" и указать на то, что на данном уровне не существует противоречия между удовольствием и долгом, поскольку высший долг человека — это, конечно же, долг правды, справедливости, красоты и т. д., что также представляет собой и высшие радости, которые способны испытывать особи данного вида. И, конечно же, на данном уровне рассуждении эгоизм и альтруизм перестают быть взаимоисключающими. То, что хорошо для нас, хорошо и для всех остальных; то, что доставляет нам удовольствие, является благим; наши желания становятся реалистичными, рациональными и мудрыми; то, что нам нравится, приносит нам пользу; стремление к своему личному (высшему) благу является также стремлением к благу всеобщему.