А шаман уверенно прорубался сквозь завалы родовой памяти, пропуская пустое и отыскивая важное, главное, из чего всё начало расти и быть.

…Вот в дыму пожарищ гудят дома, вопят крестьяне, лают псы, блеет скот. Горстка мужчин защищается, но головы детей нанизаны на копья, женщины обесчещены и распороты, имущество разграблено, и собаки слизывают кровь с убитых хозяев. Одному солдату поручено добивать раненых. Он ходит по горящему стойбищу, с наслаждением вонзая пику во всё, что шевелится…

«Когда-то, в других жизнях, бес был человеком, солдатом, а я — пахарем. Он убил меня», — понимает шаман.

…Вот он — звездочет на крыше дворца. Под ним шумит вечерний Вавилон: ревут ослы, ржут кони, скрипят повозки, вопят нищие. Какой-то богач пытается склонить звездочета к обману: «Ты скажешь то, чего требую я!.. Звезды должны сказать то, чего надо мне! Не то разделаюсь с тобой, дуралей!» — кричит он, а из его ноздрей выскальзывают две зеленые бурые змейки, со звоном падают на мозаичный пол и уползают прочь…

«И лжец-богач был он, а я — звездочет», — доходит до шамана.

…Вот гончар мнет глину на круге. Она корежится, дергается, как живая. В ней вспыхивают красные угольки, из пор течет гной. Гончар с омерзением швыряет глину в ведро с водой — и вода тотчас вскипает, как от яда. Он тычет в неё палкой — глина глухо проклинает его в ответ. Палка начинает тлеть, а на теле у гончара вспухают и лопаются волдыри…

«Потом я был гончар, а он — непокорная глина», — была суть видения.

Время переплавилось в вечность. Семь раз ложилось Барбале на свое золотое ложе, а шаман всё сидел у озера, слушая ветер, советуясь с дождем и разговаривая с кустами. Двойник виновато сидел поодаль.

Закончив обряд, шаман выслал двойника к брату Мамуру сообщить о несчастье. Без брата не поймать беглеца-беса. Брат силен. Он брат по крови и духу. Он быстро окажется там, куда его кликнет шаман. Не раз было. Не раз будет. Всегда.

Потом шаман отправился в село. Сегодня был День Чаши. Ровно в полдень следовало откупорить сосуд, куда год назад налили до половины воду и запечатали крышку. Если воды будет столько, сколько было — то жди хорошего, спокойного года. Если воды станет больше — то обильный урожай не за горами. Но если воды окажется мало — быть беде. Чем меньше воды — тем больше беды.

В селе крестьяне целовали край его рубища и почтительно следовали за ним, а мальчишки со страхом прятались за взрослых. Да и как было не бояться?.. Ведь говорят, что шаман может не только читать мысли, но и взглядом двигать вещи, зажигать хворост и способен на «смертный сглаз» — может так посмотреть на человека, что тот обязательно умрет в срок, положенный ему шаманом. Шептались, что именно так шаман по приговору старейшин казнил убийц и воров. С тихим ужасом добавляли, что он даже умеет летать: на заре, в самый мороз он слетает с утесов и медленно кружит над землей, похожий на орла-ягнятника.

А еще вспоминали, что как-то забрел к нему отпетый разбойник — людоед. Разлегшись на чужой соломе, стал выспрашивать, почему шаман одет как чучело, живет без бабы и не боится диких зверей?.. Тот ответил, что у него есть всё, что ему надо, а зверей он не боится, потому что понимает их речь. Тогда людоед, ухмыльнувшись: «А людей ты не боишься, тоже понимаешь?» — вынул из-за пазухи нож. Взглядом шамана нож был вырван и брошен на пол, а разбойник за шиворот выведен из пещеры и отправлен прямым путем в капище Армази, чтобы стать там низшим служкой. Разбойник сам потом рассказывал жрецам, что по дороге его так мучила совесть, что он корчился в судорогах и вынужден был садиться на землю, чтобы унять рвотные спазмы.

Шаман сотворил из разбойничьего ножа особый кинжал — расщепив лезвие вдоль, влил ртуть и вновь соединил обе половинки. С тех пор кинжал бил демонов без промаха и передышки. По первому зову слетал с полки и резал хлеб. По ночам втихомолку затачивался о камень. Подрезал шаману волосы и ногти. Сам хозяйничал у очага: щипал лучину, ворошил угли и даже носил воду в бурдюке. И мог самовольно вонзиться в какого — нибудь негодяя.

В селе шаман, как водится, сел поговорить со старейшинами. Те спросили, отчего могло пасть сразу несколько коров из стада. Он ответил, что коровы паслись в соседнем ущелье, где вода отравлена желчью небесного демона, недавно погибшего в верховьях реки. Надо принести малую жертву богу земли Квирии, а скот водить на водопой в другое место.

Потом ему показали больных. Поводив руками над их телами, он мысленно ощупал их изнутри и сообщил лекарю, настои каких трав следует давать.

Ровно в полдень распечатали сосуд. Воды оказалось совсем мало, на донышке. Плохие известия. Враги. Опять враги. Война. Нет мира. Недаром заезжие купцы говорили, что волнуются колхи, бунтуют чаны, халибы напали на Эгриси, а по всему Тао-Кларджети идут бои.

— Враги идут на Кавказ, хотят сломать хребет мира. Но те, кто приходил с мечом, от меча и погибал! — провозгласил шаман. — Ущелья станут их могилами, пропасти — вечными женами! Надо принести жертвы идолу Армази! Спускайте женщин и детей в долину! Готовьте запасы еды и оружия! Не ждать беды, готовиться надо к отпору!

Старейшины понурились. Опять война… Опять кровь, смерть!.. Когда же придет этому конец?.. Всё так пропиталось кровью, что скоро по всей Иберии будут расти пурпурные деревья и цвести алый виноград!.. И что могут сделать они — малые роды из горного села?..

— Неужели Армази не может защитить нас? — недоумевали они. — Мы исправно приносим ему жертвы, работаем как волы, платим подати. Чего еще надо?

Некоторые даже стали роптать, что, возможно, медный болван Армази и вовсе не способен отвести беду: просто сидит себе, выпучив изумрудные глаза, а сабля в его руке давно заржавела и мыши проели дыры в его железной рубашке!

— Мы только частицы мира! Свет да будет с нами! Отец-Кавказ спасет и укроет! Так было, так будет! Всё в руках Барбале! — обнадежил их шаман.

От застолья, больше похожего на поминки, отказался и собрался уходить, но старейшины упросили его не обижать их и взять мешок еды:

— Не побрезгуй! Прими!

В стороне от села, за старой овчарней, он выбрал пустое место на дороге, сделал над ним несколько движений, начертил кружок и вложил в него ухо, распластавшись в пыли. Далеко ли брат Мамур?.. Скоро ли будет?..

Слух шамана пошел сквозь землю. Гудение корней, журчанье вод, перебранки жуков. Ниже — шорохи землероек, шепот червей и тихие ссоры личинок. Шипенье угля, стуки железа, всплески, бурленье, стоны, слабые шумы. А дальше — слепое урчанье духа Задена. Всё различало его ухо. Скоро он нашел то, что искал: легкие, редкие щелчки ступней о землю. Это брат Мамур! Он недалеко. Он близко.

О, брат Мамур умеет не только взвиваться в воздух и сидеть на ветвях рядом с птицами, но и бежать без усталости много дней особым бегом, когда мысль несется впереди и нету сил земных, готовых помешать. Скоро, скоро он будет здесь! Вместе они сумеют изловить беса-беглеца!

Глава 4

В полете бес попал под радугу. Его закружило, завертело, ослепило, стало бить о яркие лучи. Ему с трудом удалось выскочить из-под сверкающих сводов и панически помчаться вверх. Ведь божий мост мог и убить: сжаться воедино и раздавить как червя!.. Но на высоте крылья стало ломить. Уши вконец оледенели. Внутри всё скукожилось. Лапы закоченели. Надо искать место для отдыха.