Сейчас двойник насуплен и угрюм. Его голубые пустые глазницы обращены внутрь. И пламя скачет, зеленея, как больной изумруд. Бес исподволь завел один из уклончивых разговоров:

— Я на привязи, пусти идти! Наружу! Наружу-жу! Что тебе? Надо нюхать ночь!

Двойник не отвечал, что-то рассматривая перед собой. Бес подобрался вплотную к столу, заныл:

— Плохо! Душнота! Дышота!

Двойник шевельнулся:

— Ты дышишь другим воздухом! Пошел в шкаф! — приказал он, а шаман во сне перевернулся с живота на спину и проговорил что-то на странном наречии.

Двойник навострился на спящее тело (оно вздыхало, стонало, скрипело). Потом погнал беса на место.

И бес пошел, отшатываясь от полки, где дремлет запертый в ножны кинжал, насуплен гранитный шар и дрожит розовый лепесток в хрустальном яйце. Всё это было очень опасным. Ужасным был бубен в сундуке. Бубен огромен, обтянут оленьей кожей, стар и сердит. Он исходит злостью и гремит почем зря. У бубна есть костяная сестра-колотушка, при удобном случае охотно бьющая куда попало. Сделана из волчьей кости, любит кусать и толкать. Но самым страшным был идол Айнину, который пялился агатовыми глазами из скальной ниши и мог насылать искры и корчи. Его боялся сам хозяин и держал под особой тряпкой, из-под которой идол иногда тревожно гудел и стонал по ночам, отчего в пещере не бывало покоя.

Бес привык к суровости двойника. Побоями и руганью заканчивались бесконечные уговоры бежать куда-нибудь подальше:

— Брось хилое тело! Летим-свистим отсюда! Хорошо-шо вместе! — слезливым нытьем подбивал бес сторожа.

Но двойник искренне дивился на бесью тупость:

— Неужели тебе не понять, что хозяин и я — одно целое? — а когда бес принимался запугивать его местью других демонов, двойник выгибался в голубой овал от смеха и гнева: — Вы, бесы, не помогаете друг другу! Вы — враги друг друга! Вам неизвестна помощь! Молчать и спать!

Не зная, что придумать, бес предлагал своему ночному стражу глупые обмены: за свободу — трех старцев, которых он держит где-то в горах, или кусок золотого руна, якобы спрятанного в Кодорском ущелье, или говорящий камень — плод случки идолов Гаци и Гаиме. А то и просто канючил, умоляя дать покой и пощаду. Но двойник был неприступен, всегда настороже и закрывал собой щели и дыры, куда мог просочиться бес. Делать нечего, надо лезть в шкаф.

В шкафу он обиженно свернулся. Да, двойник прав: на помощь сородичей надежды мало — среди их шатии не принято помогать друг другу. Наоборот — добей того, кто слаб и глуп! Обмани простака! Сведи с ума дурака! Обдури умника! Заморочь простушку, прибей умнушку! Да мало ли чем можно позабавиться, если бы не крюк, плеть и клеть!

Изредка шаман выводил его к озеру — кормиться. Сам сидел на камне, а беса на невидимой веревке пускал пастись, где хочет. Бес расправлял крылья, жадно и часто зевал, скулил, ежась от голода. Он питался не только земной скверной, но и последними дыханиями умирающих. В них бьгл для него самый смак. Он искал в эфире лакомые запахи смерти. Находил место, где должен изойти чей-нибудь последний вздох, и рвался туда, но невидимая вервь надежно держала его. И он, голодный, покорно ждал, пока шаман не потащит его обратно в шкаф. Несносный крюк, проклятая цепь! И почему его мохнатое величество, царь Бегела, не спасает его от шкафа? Или правду говорят собратья — кого царь любит, того и мучит?

Временами бес пытался усовестить шамана:

— Зачем держать? Я малый бес, убивать не могу. Что знал — сказал, открыл, отдал. Чего надо? Нас много-го-го! Они там, на воле!

— Одной тварью меньше — уже немало! — Шаман хватал гранитный шар и чертил им в воздухе искрящийся знак, отвратный и ядовитый, как укус летучего тарантула. Бес цепенел и сникал.

Если бес начинал слезливо просить отпустить его на все шесть сторон света, шаман выразительно поглядывал на кинжал. Его он всегда носил с собой, а в пещере прятал в ножнах. Этот мстительный и подлый кинжал однажды уже сорвался с полки и отрезал бесу кончик хвоста: пошла черная кровь, седоусая крыса унесла обрубок в нору, а бес болел в шкафу с полгода.

Если он пытался неуклюже рваться с цепи, то шаман клеймил его огнем: раскалял кинжал и прикладывал к лапам. И бес с визгами уползал в шкаф, где зализывал раны, проклиная хозяина, давясь желчью и умоляя Пиркуши, подземного кузнеца, снабдить его чем-нибудь против мучителя. Но зовы малых бесов не проходят сквозь земную твердь. Никто не слышит, не хочет их слышать, а тем более оглохший хромой Пиркуши, который день и ночь где-то в своей жаркой кузнице серным молотом выбивает из людей зло, а из демонов — добро и жалость, что случайно затесались в них.

Бесконечный голод сжигал огнем. О, эти последние стоны, вздохи, всхлипы, всхрапы и вскрики людей, такие разные на вкус! О, прелесть последних дыханий, из которых сначала надо выпивать сок, а потом выедать плоть! Нет одинаковых. Да, хозяин дважды в году, зимой и летом, отпускал его на веревке в село, где умирали старики или околевал скот. Праздничное угощение! Но старческие дыхания дряблы и сухи, а звериные — горьки, безвкусны, а иногда и ядовиты! И бес прилетал распаленным и злым, с новыми силами строил козни, рвался с крюка и пытался перегрызть цепь. Но шаман был священным магом, и убежать от него бесу было не под силу.

Хозяин так ослабил его слух и нюх, что бес потерял связь с сородичами, а раньше ведь всегда знал, где на Кавказе гудят шабаши и волнуются сходки. Он был так обильно кроплен святой водой, что стал бояться всякой воды, хотя прежде любил плескаться во владениях бога Воби, который напускает ливни, когда вздумается, и с громом садится каждую ночь за свой льдистый ужин.

Раньше бес понимал мысли людей, мог внушать им прихоти похоти, ревность и злость, но бубен и колотушка отучили и от этого, выбили вон всё нутро. И двойники вышли из-под власти, а когда-то он крутил и вертел ими сколько угодно, не пуская обратно в тела или воруя их тени, или водя по округе, или мороча кликами и разными голосами.

Иногда он пытался наступать на шамана. Распалившись, в голос брехал:

— За что цепь? За то, что бес? И свинью режут не так, а жарить! Смотри, царь Бегела будет мучить! Сучить-щучить! Мука! Мукота! Мучища-ща!

Но шаман только стегал его плетью из буйволиных хвостов, оглушая колотушкой и воем рожка:

— Пошел в шкаф, проклятый заика!

Случалось, бес начинал по-другому, издалека:

— Ты — такой же, как я! Еда, питье, нужда, спать. Моя случка при луне, а твоя — всегда-да-да. Скучно в горах-ах? Иди назад, меня пусти! Вот, сделаю тебя шейхом в Аравии! Или: визирь в Каракоруме! Питиахш Керасунта! Владеть Диоскурией! Золото, рабы, бабы, избы, лбы — твоё-ё-ё! — врал он и знал, что врет — ничего этого сделать он не мог, это было под силу только большим демонам; знал это и шаман.

Сейчас бес нутром чуял, что с хозяином что-то неладно. Что плохо для людей — то хорошо для бесов! И он довольной тихой сапой бесшумно отполз в угол, где скромно улегся ждать.