– Мистер Холл прислал уведомление, чтобы мы съехали к середине лета[98], и Филипп сам ответил. Ты же знаешь, я плохо читаю и пишу, особенно если в письме полно длинных слов, поэтому Филипп ответил за меня.

– Не посоветовавшись с тобой?

– А мистер Холл сделал хорошее предложение, – продолжала Сильвия, не обратив внимания на его реплику. – Новый владелец возьмет и скот, и инвентарь, и мебель, если мама… если мы захотим…

– Мебель! – неприятно удивился Кестер. – А как же вы с миссус будете жить, если у вас не будет кровати и горшка, чтобы приготовить еду?

Сильвия покраснела, но хранила молчание.

– У тебя что, язык отнялся?

– О, Кестер! Не думала я, что ты так ополчишься против меня, ведь у меня вообще нет друзей. Ругаешься, будто я грех какой совершила, а я просто стараюсь делать как лучше. Мне нужно думать не только о себе, но и о маме.

– Ты можешь ответить на мой вопрос? – не унимался Кестер. – С чего это вдруг вам с миссус не понадобятся больше кровать, стол, горшки и кастрюли?

– Я, наверно, выйду замуж за Филиппа, – призналась Сильвия, причем так тихо, что Кестер, если б он не предполагал, какой будет ответ, не разобрал бы ее слов.

В следующую минуту он снова зашагал к калитке. Но Сильвия пошла следом и, крепко взяв его за руку, затараторила:

– Кестер, ну что мне было делать? Что я могу? Он – мой кузен, мама его знает, он ей нравится, и он был так добр к нам все это время, не оставил нас в горе и беде; и мама с ним забот не будет знать до конца своих дней.

– Да-да, и ты тоже. Толстый кошелек – большое достоинство в глазах девицы, иначе она так легко не забыла бы своего возлюбленного, в котором души не чаяла.

– Кестер, Кестер! – воскликнула Сильвия. – Чарли я никогда не забывала. Я думаю о нем, каждую ночь вижу, как он лежит на дне морском. Забыть его! Эх ты! Тебе легко говорить!

Она была как дикая зверушка, которая видит своего детеныша, но добраться до него не может, разве что в смертельном прыжке, который она, несмотря на опасность неминуемой гибели, все же готовится совершить. Кестер даже чуть испугался, но все равно счел необходимым и дальше мучить ее.

– А кто тебе сказал наверняка, что он утонул? Может, его, как и других, забрали вербовщики.

– О! Лучше бы я умерла. Тогда бы я все узнала! – вскричала Сильвия, бросаясь на сено.

Кестер молчал. Она вновь вскочила на ноги и, с жадностью и тоской глядя ему в лицо, воскликнула:

– Думаешь, это возможно? Ну же, не молчи! Филипп очень хороший и добрый, он говорит, что умрет, если я не выйду за него, а у нас с мамой теперь нет дома – нет, это у нее нет дома, а мне все равно, что будет со мной. Но если Чарли жив, я ни за что не выйду за Филиппа, пусть хоть он умрет от любви. А мама, бедная мама, Кестер… положение ужасное. Но ты только скажи сначала, есть хоть какой-то шанс – один из тысячи, из ста тысяч, – что Чарли увезли вербовщики?

Все это она произнесла на одном дыхании, захлебываясь словами, и оттого теперь хватала ртом воздух, да и сердце рвалось из груди.

Кестер медлил с ответом. Прежде он говорил не раздумывая, но теперь тщательно взвешивал каждое слово:

– Отсюда Кинрэйд отправился на свой корабль, но не добрался до него. Капитан и все его друзья из Ньюкасла и прочих мест искали его, в том числе на военных судах. С тех пор прошло больше пятнадцати месяцев, и за это время о нем никто ничего не слышал. Это с одной стороны. С другой – нам известно, что море вынесло его шляпу, с той лентой, и есть основания полагать, что по своей воле он ее так скоро не выбросил бы.

– Но ты же сказал, что, возможно, его захватили вербовщики, так ведь, Кестер? А теперь утверждаешь обратное.

– Девочка моя, я очень хочу, чтобы он был жив. И совершенно не хочу видеть Филиппа твоим мужем. Но ты задала серьезный вопрос, и я пытаюсь ответить честно. Да, шанс есть – один из тысячи, – что он жив, ибо мертвым его никто не видел. Но в ту пору близ Монксхейвена вербовщики не промышляли. Тендеры стояли аж в Шилдсе, ближе не было, и их обыскали.

Не говоря больше ни слова, он вернулся на поле и снова принялся метать стога.

Сильвия стояла и раздумывала. Ей отчаянно хотелось, чтобы появилась хоть какая-то определенность.

Кестер подошел к ней:

– Сильви, Филипп, как тебе известно, вернул мне мои деньги – восемь фунтов пятнадцать шиллингов и три пенса. Этого с выручкой от продажи сена и скота хватит на то, чтобы уплатить аренду, и еще немного останется. У меня есть сестра, вдова – женщина добропорядочная, но бедная. Она живет в Дейл-Энде, и, если ты и твоя матушка поселитесь у нее, я буду отдавать вам все, что смогу заработать: примерно пять шиллингов в неделю. Но только не выходи замуж за человека, который тебе не люб. Да, тот, кому отдано твое сердце, скорее всего, погиб, но, возможно, он жив.

Сильвия снова зарыдала, да так, будто ее сердце разбилось вдребезги. Она не сказала Кестеру, что накануне вечером уже ответила согласием на предложение Филиппа; и кузен, ее избранник – увы! – ее муж, с превеликим терпением и не без труда втолковал сей факт ее растерянной горемычной матери, и та потом весь день демонстрировала, что эта новость взволновала ее разум и сердце и что думы о предстоящем событии наконец-то позволили ей обрести душевный покой, насколько это вообще было возможно. И вот теперь слова Кестера разбередили Сильвии душу. Несчастная, она молила, чтобы перед ней разверзлась могила, в которую она могла бы лечь и мягким зеленым дерном укрыться от всех горьких печалей, гнетущих забот и утомительной путаницы земного существования. Ей хотелось, чтобы отец был жив, чтобы Чарли снова оказался рядом и чтобы не было вчерашнего вечера, когда она торжественно пообещала Филиппу стать его женой. И вдруг послышался тихий ласковый свист. Сильвия невольно обернулась. У калитки стоял ее избранник, ее суженый. Он смотрел в поле, на свою будущую жену, страстным взором пожирая ее красивое лицо и стройную фигуру.

– О, Кестер, – снова заговорила Сильвия, – как же мне быть? Я связала себя с ним обещанием, и мама, впервые за последние недели находясь в ясном уме, благословила наш союз. Кестер, не молчи! Может, мне лучше разорвать помолвку? Отвечай!

– Нет, девица, это не мне решать. Сдается мне, ты уже зашла слишком далеко. Только Всевышний знает, что лучше, а что хуже.

Снова долгий призывный посвист.

– Сильви!

– Он очень добр к нам, – сказала Сильвия, аккуратно кладя вилы на землю. – И я постараюсь сделать его счастливым.

Состоялась помолвка Филиппа и Сильвии. Но это оказалось не столь радостное событие, как себе представлял Филипп. Он это почувствовал очень скоро, еще и суток не прошло с того момента, когда Сильвия согласилась стать его женой. Он и сам затруднялся определить, что его не устраивает. Если б его попросили объяснить, он, наверное, сказал бы, что одна из причин в том, что новый статус Сильвии никак не изменил ее поведение по отношению к нему. Она была спокойной и мягкой, но не более робкой, не более радостной, не более жеманной и не более счастливой, чем все предыдущие месяцы. Когда она подошла к нему у калитки, сердце его бешено колотилось, глаза его излучали любовь. Сильвия не покраснела и не улыбнулась; казалось, она думала о чем-то своем. Филипп попытался молча увести ее с тропинки, что вела к дому, – она за ним не последовала. Он что-то ласково сказал ей – она едва ли его услышала. Прямо на их пути находился каменный желоб, в котором журчала и булькала ключевая вода из придорожного родника, которую на ферме Хейтерсбэнк использовали для всех нужд. Возле желоба стояли сияющие чистотой бидоны для молока. Сильвия знала, что их надо забрать, отнести домой, они понадобятся для вечерней дойки. И она решила, что сейчас скажет о том, что занимало ее мысли.