– Не смей меня учить! Мне от тебя ничего не нужно. И ты не нужна… Люби, кого хочешь, отдавайся, кому хочешь… Ворон прав, в этом мире хватает роскошных яблок…

– Хватит!

Она бы ушла, и Дик ничего бы не смог сделать. Она бы ушла, если б не запертая дверь – золоченый засов сидел слишком плотно для нежных рук. Катарина обернулась, свет из окна окатил ее с ног до головы серебристой волной. Она стояла так же, как святая Октавия в домашнем храме… Девочка с широко распахнутыми глазами и светлой косой… Брюхатая шлюха… Чем бессовестней и наглее шлюха, тем больше она походит на святую.

– Открой, – велела Катари, но Ричард сумел остаться на месте, хотя голос… Этот голос все еще имел над ним власть. Королева сжала губы, нежное лицо стало жестким и взрослым. Она больше не смотрела на Ричарда, не приказывала и тем более не просила. Отодвинуть засов она тоже не пыталась. Женщина просто повернулась к двери в кабинет. Не выйдет. Ричард заступил путь, понимая, что сейчас или никогда, но Катарина прошла мимо, словно в будуаре никого не было. Вернулась в кресло, потянулась за томиком Веннена. Королева Талига и мать наследника. Предательница. Шлюха. Все еще любимая. Несмотря ни на что!

– Катари! – крикнул Ричард. – Катарина!

Узкая рука спокойно переворачивает страницу. Королева читает.

– Катарина!

– Вы еще здесь?

Выход через Весенний садик открыт. Отодвинуть засов и уйти. Сбежать?! Выказать себя не только глупцом, но и трусом?

– Ваше величество?

Россыпь бликов от хрустального шара, уже знакомый сквознячок. Святой Алан, почему засов лишь со стороны кабинета?! Дрюс-Карлион прикрывает за собой дверь, выплывает на середину будуара, приседает в реверансе. Куриная шея, покатые плечи, прическа с янтарными гребнями. Она одна! Одна! И так задержалась…

– Можете идти, сударь. Розалин, проводите герцога Окделла и позовите брата Анджело.

Сейчас или никогда! Святая или закатная тварь, она будет принадлежать Скалам. Королей и женщин нужно держать в строгости… Катари мало любви, ей нужна сила, она ее увидит. Сейчас и здесь…

Со спины. Обхватить рукой тощую шею, рывком прижать фрейлину к груди, приставить к горлу кинжал.

– Мы не договорили, ваше величество. Эта женщина сейчас умрет. Потом умрете вы и ваш ребенок… Последний Оллар, если вы хотя бы раз были честны.

– В-в-в-ва-а-а-а-а… – то ли шипит, то ли шепчет отвратительное костлявое создание; голова и плечи Дрюс-Карлион в пудре, как в муке, – …ш-ш-ш-ш-е… в-в-ве…

– Спокойно, Розалин, – велит Катари, – он не ударит. Ему хочется казаться рыцарем, а рыцари не убивают женщин. Разве что из ревности, но ты ему не нужна. Если он убьет, то меня.

– Если ты позвонишь…

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-ы-ы-ы…

– Святой Алан, да молчи ты! – Мерзко! Мерзко, но иначе нельзя, он должен взнуздать Катари. Женщины – те же лошади… – Сейчас я отодвину засов, и ты позовешь своего монаха. Только его одного… Мы поднимемся в часовню вчетвером, и он нас обвенчает.

– В-в-в-ва…

– Спокойно! – прикрикнула Катари. – Окделл ничего тебе не сделает. Хорошо, я позову Пьетро, открывайте дверь. Надеюсь, слово Создателя вас… вразумит. – Розалин, спо…

Дура рванулась, ударила каблуком по колену и рванулась. Ричард качнулся, что-то то ли булькнуло, то ли простонало, фрейлина обмякла, как овечья туша, на розовый мох хлынула алая струя. Катари оттянула воротник, но осталась сидеть.

– А-э-э-э-эш…

Костлявое, истекающее кровью тело выскальзывает из рук, валится на ковер.

– Она сама виновата… Она дернулась! Это случ-ч…

Отцовский кинжал в руке. Стук сердца, стук часов, страх, стыд и глушащая их ярость.

– Ты собирался позвать монаха. Зови, он нужен. Только он и нужен…

Мертвая у ног, испятнанный ковер и эта женщина в кресле… Она спокойна, святой Алан, она спокойна!

– Это вышло нечаянно. Ты слышишь, нечаянно!!!

– Не сомневаюсь. Бедняжка Розалин… Ради Робера и в память вашей сестры и вашей матери я даю вам полчаса. Уходите, я не желаю знать, куда вы направитесь. Пусть решает Создатель…

– Я не уйду!

– Как хочешь. – Сейчас она позвонит, сейчас она снова позвонит, и придет кто-то другой… Уже не фрейлина!

– Я не уйду, Катари! Один не уйду! – Отступать нельзя. Окделлы не бегут, Окделлы не позволяют над собой смеяться. – Идем! Если хочешь жить, идем…

Он не может оставить ее возле звонка, он не может ее вообще оставить. Пальцы свободной руки сжимаются на запястье, на чем-то холодном… Браслет! Проклятый браслет проклятого Фердинанда.

– Вставай!

Рывок на себя, она не упирается… Она рядом, лицом к лицу.

– Свинья! – Быстрый промельк перед глазами, прохладное касанье, странный, глупый звук… Пощечина… Она его ударила, и этот взгляд! Шлюха, ведьма, тварь!

Дикон все видел и все понимал. Он должен был это сделать, и он сделал. В память отца и изгаженной, оболганной любви. Катари поняла, что сейчас будет, чего не может не быть. Она не молила и не просила прощения, она молчала, вздернув подбородок. Рыцарь не может уступить шлюхе, рыцарь может простить все, кроме презрения. Дикон ударил, и королева засмеялась! Засмеялась, пошатнулась, оседая, потянула за собой. Юноша разжал пальцы, и она упала, все так же не отводя взгляда и сбив на ковер томик Веннена…

На красном кровь не видна, на розовом… На розовом она ужасна!

Алые маки, сквозняк, часы, сонеты. Смерть. Вот она… Росчерк красным по розовому и разметавшиеся светлые волосы… Катари!!!

На каждого человека, как и на каждый поступок, следует смотреть с определенного расстояния. Иных можно понять, рассматривая их вблизи, другие же становятся понятными только издали.