Как бы то ни было, после аустерлицкой кампании Наполеон был горд своими победами и тем культом, какой создали в отношении него народы, наполовину ослепленные, наполовину подчиненные; деспотизм его начал развиваться гораздо интенсивнее, чем прежде. Теперь чувствовалось что-то более гнетущее в том иге, которое он тщательно накладывал на каждого гражданина. Перед его славой почти насильно склоняли голову, но теперь замечали, что он принял все предосторожности к тому, чтобы ее не подняли вновь.

Наполеон окружил себя новой пышностью с целью создать большее расстояние между собой и другими людьми. Он принял немецкие обычаи, с которыми только что познакомился, и весь дворцовый этикет, который он рассматривал как ежедневное рабство: никто не мог избежать мелочной зависимости, о которой он очень заботился. Нужно, однако, признать, что тотчас же после кампании он был вынужден до известной степени заставить умолкнуть претензии своих товарищей по успехам, а когда ему удавалось подчинить их, он не считал нужным обращаться осторожней с другими классами граждан, имевшими в его глазах гораздо меньше значения.

Военные, еще воодушевленные победой, создали для себя почетный пьедестал, с которого их трудно было низвести. У меня сохранилось письмо Ремюза из Шенбрунна, прекрасно рисующее надменность генералов и предосторожности, какие надо было принимать, чтобы жить с ними в мире. «Военное ремесло, – писал он мне, – придает характерам известную искренность, несколько грубоватую, которая открывает самые завистливые страсти. Наши герои, приучившиеся открыто побеждать неприятеля, привыкают ничего более не скрывать; каждое встречаемое ими препятствие, какое бы оно ни было, они рассматривают уже как сражение. Интересно послушать, как они говорят о людях невоенных и даже друг о друге: обесценивая поступки, приписывая многое случаю, уничтожая репутации, которые мы считали твердо установленными, они раздувают свою славу, еще такую свежую, и могут выносить только того, кто проявляет много ловкости и умеет жертвовать своим тщеславием, хотя бы имеющим некоторые основания».

Император заметил это несколько воинственное настроение, вынесенное офицерами из армии. Он мало беспокоился о том, что оно оскорбляет граждан, но не желал, чтобы оно стесняло его самого. Поэтому еще в Мюнхене он считал себя вынужденным сдерживать высокомерие своих маршалов, а на этот раз его личный интерес заставил его говорить с ними языком благоразумия. «Подумайте, – сказал он им, – я желал бы, чтобы вы были военными только в армии. Титул маршала является достоинством чисто гражданским, дающим вам почетное положение при моем дворе, но никакой власти. Генералы на поле битвы, будьте вельможами вокруг меня и будьте связаны с государством чисто гражданскими узами, которые я создавал, давая вам титулы».

Это предупреждение произвело бы более сильное впечатление, если бы император закончил его словами: «В лагере, во дворце – повсюду ваш первый долг – быть гражданином!» Если бы он обратился с подобными словами ко всем классам, для которых должен был бы быть как господином, так и защитником, если бы он говорил так со всеми французами, то соединил бы их этим новым равенством, не противоречащим достоинству. Но, как мы видели, Бонапарт всегда боялся естественных и благородных уз и считал возможным употреблять только одну цепь, цепь деспотизма, потому что она связывает людей разъединенных, не имеющих даже возможности сблизиться.

Смерть Питта – Прения в английском парламенте – Общественные работы – Промышленная выставка – Новый этикет – Представления в Опере и «Комеди Франсез» – Монотонность двора – Чувства императрицы – Госпожа Луи Бонапарт – Госпожа Мюрат – Генерал Кларк – Бурбоны – Новые придворные дамы – Моле

В конце января 1806 года, когда французский император с триумфом въезжал в Париж, в Англии, будучи сорока семи лет от роду, умирал премьер-министр Питт. Англичане живо почувствовали эту потерю. Память его была почтена общенародным горем. Только что открывшийся парламент назначил значительную сумму для уплаты его долгов, так как он не оставил никакого состояния. Питт был с пышностью погребен в Вестминстере. Его противник Фокс сделался министром иностранных дел в новом министерстве. Император считал смерть Питта счастливым для себя обстоятельством, но вскоре заметил, что английская политика не изменилась, а британское правительство продолжает настраивать против него континентальные державы.

В течение января 1806 года прения в английском парламенте были очень оживленными. Оппозиция, с Фоксом во главе, расспрашивала министров о мотивах, которыми руководствовались в последней войне; выражали мнение, что австрийскому императору не было оказано достаточной помощи и его оставили в полной зависимости от победителя. Министры представляли условия трактата, заключенного в начале этой кампании различными державами. Этот трактат показывал, что были ассигнованы средства для коалиции, которая должна была заставить императора уйти из Ганновера, Германии и Италии, а также восстановить независимость Голландии и Швеции. Быстрые победы наших войск разрушили эти проекты.

Австрийского императора обвинили в том, что он слишком стремительно начал кампанию, не дождавшись русской армии, но главные обвинения пали на голову прусского короля – за его нейтралитет, сделавшийся главной причиной неудачи коалиции. Царь, раздраженный против него, быть может, отомстил бы ему за это пагубное бездействие, если бы не вмешалась очаровательная прусская королева. В Европе распространился слух о том, что она очаровала и обезоружила русского императора и он принес ей в жертву свое справедливое неудовольствие.

Император Наполеон, которому удалось сдержать Фридриха-Вильгельма III, запугав его своим войском, считал себя обязанным вознаградить его за сохранение нейтралитета. Он предоставил прусскому королю Ганновер – до эпохи установления всеобщего мира, эпохи очень неопределенной. Со своей стороны, король уступил Баварии Анспах, а Франции – свои права на герцогства Бергское и Клевское; они вскоре были отданы принцу Иоахиму, то есть Мюрату.

Доклад, сделанный английскому парламенту относительно трактата, о котором я только что говорила, был напечатан в наших газетах и сопровождался, как можно себе представить, несколькими статьями, в которых выражалось новое неудовольствие против континентальных держав. В них сожалели о слабости королей, которые ставили себя в зависимость от европейских купцов.

«Если Англии удастся, – говорилось в них, – составить четвертую коалицию, то Австрия, потерявшая в первой коалиции Бельгию, во второй – Италию и левый берег Рейна, в третьей – Тироль, Швабию и Венецианскую область, в четвертой – потеряет свою корону.

Влияние Французской империи на континенте даст счастье Европе, так как с него начнется век цивилизации, просвещения, наук и законов. Русский император, как молодой человек, неосторожно играл в опасную политику; ошибки Австрии можно забыть, так как она за них наказана. Однако нужно сознаться, что, если бы трактат, только что опубликованный в Англии, был известен, Австрии не удалось бы заключить мира. И кстати, этот же граф Стадион, заключивший трактат о субсидиях, до сих пор стоит во главе правительства императора Франца».