– Да.

– А… ребенок?

– Еще не родился, о мой халиф.

– Подожди. – Мысли в голове запутались окончательно. – Она что, попросила оставить ее в тягости, несмотря на…

– Да, – твердо прервал его Джунайд.

– С-сумеречники… – Если бы в пересохшем рту оставалась слюна, аль-Мамун бы сплюнул. – Все не как у людей, а как у тварей…

– Эй, полегче… – зашипели у него под ногами.

Котяра-джинн бил тонким хвостом и скалил мелкие зубки.

– Как так можно?! Как у нее хватило сердца?!

– А что такого?! – вздыбил шерсть кот. – Через год здесь вообще никого не будет! И что? Помешало это тебе заделать ребенка певичке?

– Что?!

– Что – что? Я про мединку! Учти, у меня племянник в твоем хариме…

– Тьфу на тебя с твоей мединкой! Почему через год здесь никого не будет?!

– Он что, ничего не знает? – недоверчиво хмыкнул кот и посмотрел на Джунайда.

– А что я должен знать, о Кассим? – тоже посмотрел на шейха аль-Мамун.

– Четыреста девяносто первый год, – спокойно проговорил Джунайд.

– Конец света, что ли? – не удержавшись, фыркнул халиф. – Эти кликушеские бредни? Ты шутишь, о Кассим?..

Шейх и джинн продолжили молча смотреть на него. Одинаковыми кошачьими глазами. Аль-Мамуну стало не по себе:

– Джунайд, – тихо проговорил он. – Скажи, что ты пошутил.

Суфий молчал. Кот вздохнул, присел и терпеливо обмотался хвостом.

– Так это что? Правда? – прошептал аль-Мамун, почему-то воровато оглядываясь по сторонам.

– Все знаки говорят о том, что через год халифат вступит в полосу бедствий и потрясений, – спокойно отозвался Джунайд. – Возможно, гибельных для всего мира бедствий и потрясений. Посмотри на небо – и ты увидишь ее. Двурогую Звезду погибели.

– Я не верю в это, – вдруг жестко сказал аль-Мамун.

И тут же почувствовал, как распрямляются плечи.

– Я не верю в это, – с нарастающей, распирающей изнутри яростью повторил халиф. – Всевышний не оставит аш-Шарийа.

– Кто ты такой, чтобы говорить за Всевышнего, – спокойно проговорил Джунайд.

– Я?! – взорвался аль-Мамун. – Я – всего лишь человек! И мне плевать на ваши высокоученые гороскопы и сумеречные бредни! Я всего лишь человек! И я верю, что если через год от нас ничего не останется, то все это – все это: Али, его Книга, аят, откровение в пустыне, ансары, исход из города, основание аш-Шарийа – все это было напрасно! Я… я верю – в надежду!

Последнее слово он почти выкрикнул. Сумеречные лица с дымчатыми, пустыми глазищами равнодушно развернулись к нему. На мертвой площади свистел ветер.

– Возможно, этот человек прав, – мурлыкнули за спиной, и Абдаллах крутанулся на месте.

И оказался лицом к лицу с Тамийа-химэ. Тоже в белом, с головы до ног. О Всевышний, вспомнил аль-Мамун. Ему же рассказывали. В Ауранне белый – это цвет траура. Траура и смерти.

– Мы тоже верим в надежду, – бледные губы на фарфоровом лице шевелились до ужаса неестественно – куклы не разговаривают. – Если бы не верили, разве стала бы Майеса-химэ просить о ребенке?..

За спиной опять послышалось змеиное шуршание осыпи. Поскакали, покатились мелкие камушки. Один остановился на рубчатом шелке подола княгини.

– Исполнено, о шейх, – прогудело из темноты провала.

С неохотой поднимая глаза, аль-Мамун разглядел красно-дымный силуэт марида.

– Иди за мной, о мой халиф, – тихо сказал Джунайд. – Между тобой и князем осталось последнее дело, которое никто не сможет выполнить за тебя.

– Какой спрос может быть со смертного дурака? – зло пробормотал аль-Мамун.

Но суфийский шейх уже шел вперед, не оборачиваясь и не подавая виду, что слышит.

Задирая колени и оступаясь, Абдаллах все-таки последовал за Джунайдом – как оказалось, в уцелевшую между просевшими сводами пристройку с полками для хранения обуви. Серая низкая арка-подкова держалась, в проломы тек сумеречный воздух. Суфий поднял и поставил на полку дрожащую тоненьким огоньком лампу. Вокруг все было густо присыпано молочно-серой пылью. В каменной нише темнела чья-то одинокая сморщенная туфля. Под ногами хрустело и поскрипывало: мрамор выщербило и расцарапало выдохом оседающего молельного зала, ступни саднили на камушках и осколках штукатурки. Обломки лежали длинными извитыми кучами, словно барханы под пустынным ветром.

– Осторожно, – тихо сказал шейх.

И удержал халифа от следующего шага.

Абдаллах понял, что куча, через которую он собирался переступить, – вовсе не куча. Одежду и волосы нерегиля покрывала бесцветная мучнистая пыль, серое от каменной взвеси лицо казалось синеватым, как у задохнувшихся под обломками дома во время землетрясения. Самийа походил на выпотрошенную тряпичную куклу.

– Он… разве… здесь? – с непонятным отвращением отступая на шаг, пробормотал аль-Мамун.

– Мы вынесли тело из зала. Туда… нельзя заходить людям. Во всяком случае, пока мы не вычистим это место, – тихо ответил Джунайд.

Надо было брать себя в руки. Как-то… наклониться?..

Да будь ты мужчиной, Абдаллах! Сначала чуть не наступил, а теперь боишься заглянуть в лицо?

– Осторожнее, о мой халиф, – твердо сказал шейх. – Не нужно до него дотрагиваться.

Опускавшийся на колени аль-Мамун на всякий случай отдернул подальше ладони – и тут же разозлился на себя еще больше.

– Почему? – резко спросил он Джунайда.

– Тарег сейчас… в смутном месте. Я опасаюсь, что, прикоснувшись, ты можешь последовать за ним, о мой халиф.

– Так он не мертв?! – вскинулся Абдаллах.

– Он не жив, – сухо отозвался суфий. – Он на высотах. Аль-Мамун почувствовал, что замерзает. Смотреть в лицо нерегилю ему расхотелось.

– Ты должен отпустить Тарега, о мой повелитель, – тихо, но твердо сказал Джунайд. – Сказать на ухо, что он исполнил свой долг и должен уйти.

– Но ведь…

– Клятва все еще удерживает его.

– Разве Яхья ибн Саид не написал, что нерегиля нельзя освободить от Клятвы?

– Освободить, пока он жив, нельзя. Но душа уже покинула его тело. Теперь нужно отпустить душу. Он должен получить возможность… уйти в чертоги мертвых своего народа, о мой халиф.

Что-то в голосе шейха заставило аль-Мамуна поднять глаза и посмотреть суфию в лицо. Тот кашлянул и стал глядеть вверх, изучая развороченный свод с гнутыми ребрами арок.

– В чертоги мертвых своего народа?.. – подозрительно отозвался халиф. – Ты в этом уверен, о шейх?

Джунайда передернуло:

– Нет. Но что с того верующему ашшариту?