Когда король отобедал и оделся, он пришел к королеве поплакать. Он мне сказал: «Кузина, идите со мной, мы поговорим, что должно быть сделано для покойной Мадам, перед тем как я отдам приказ Сенто», [315] — который был здесь же, в алькове королевы. После того как мы побеседовали о том, что следует сделать, и я дала свои советы, он сказал: «Кузина, вот освободилось место: не хотите ли его заполнить?» Я побледнела как смерть и отвечала дрожа: «Вы господин; у меня нет воли, кроме вашей». Он понуждал меня высказаться, но я лишь твердила, что не дам другого ответа. Он сказал: «Испытываете ли вы к этому отвращение?» Я ничего не ответила. Он сказал: «Я подумаю об этом и еще с вами поговорю». Королева пошла на прогулку, я последовала за ней. Все говорили только о смерти Мадам, о ее подозрении, что она была отравлена, и о том, как последнее время они жили с Месье. Все переговаривались, что он, наверно, женится снова; и многие поглядывали при этом на меня, но я делала вид, что не замечаю. Из-за слухов об отравлении пришлось собрать медиков короля, покойной Мадам и Месье, нескольких парижских врачей, лекаря английского посла и самых умелых хирургов, которые вскрыли Мадам. Они нашли все благородные органы совершенно нетронутыми, что всех удивило, ибо она была хрупкого здоровья и почти все время болела; они согласились, что умерла она от разлития желчи. Тут же присутствовал английский посол; они ему показали, что ее могла убить только колика, которую они назвали «cholera-morbus». Вот что нам рассказали у королевы; каждый по очереди расспрашивал врачей, которые давали ответы. Английский медик все же написал обо всем так, что это крайне не понравилось Месье, и того отослали обратно на родину. Король Англии протестовал, ибо полагал, что Мадам была отравлена; все эти глупые слухи причиняли мне немалые страдания. Как-то вечером у королевы я увидела господина де Лозена и сказала ему: «Я очень горюю о смерти Мадам и, уверяю вас, сожалею о ней тем больше, что, как мне известно, вы были с ней дружны». Он отвечал: «Никто столько не потерял, как я». Я отозвалась: «Что до меня, я сожалею о ней и поэтому, и потому, что я ее любила; но более всего меня огорчает, что эта смерть откладывает исполнение моего замысла, хотя и не меняет его; я хочу следовать своим склонностям и не отступлю от принятого решения, о котором вам говорила». Он сказал: «На это у меня нет ответа и нет времени, чтобы оставаться здесь с вами». И удалился. Я видела, что он придерживается такого поведения из духа мудрости, который, как мне казалось, сказывался во всех его действиях.

В предрассветные часы 30 июня 1670 г. в замке Сен-Клу скончалась Генриетта-Анна Английская (1644–1670), в замужестве герцогиня Орлеанская. Ей только что исполнилось двадцать шесть лет, но современников потрясло не это — XVII в. был привычен к ранним смертям, — а внезапность и быстрый прогресс болезни. Как видно из отчета госпожи де Лафайет и из «Мемуаров» мадмуазель де Монпансье, по Парижу сразу поползли слухи об отравлении, тем более что сама Генриетта была уверена, что ей в питье подсыпали яд. Подозрения падали на ее мужа, Филиппа, и на его фаворита, шевалье Лотарингского, недавно изгнанного по просьбе Мадам. Насколько можно судить, подозрения отнюдь не беспочвенные. Яды были в ходу, хотя считались скорее итальянским способом решения политических и семейных проблем. Не случайно мадмуазель де Монпансье, рассуждая о собственном характере, вспоминала, что ее бабка, Мария Медичи (которая, не стоит забывать, приходилась бабкой и Филиппу, и Генриетте), происходила из рода отравителей. А Сен-Симон, безоговорочно веривший в то, что Мадам была отравлена, передавал, что убивший ее яд был прислан из Рима.[316] В пользу теории отравления свидетельствует и так называемое «дело о ядах», развернувшееся через несколько лет после смерти Мадам. В 1676 г. в Нидерландах была арестована и препровождена во Францию маркиза де Бринвильер, как раз в 1670 г. обвиненная в отравлении отца и брата. Дальнейшее расследование выявило существование целой сети хироманток, колдуний и алхимиков, торговавших ядами. Самой известной из них была повивальная бабка по имени Вуазен, помимо абортов промышлявшая различными средствами ускорить получение наследства. Ее публично сожгли в 1680 г., еще одну хиромантку повесили, маркизе де Бринвильер отрубили голову, однако Людовик почел за лучшее на том остановиться, поскольку в «дело о ядах» оказалась замешана его фаворитка, госпожа де Монтеспан, и целый ряд знатных дам — графиня де Суассон, маршальша де Ла Ферте и многие другие.

Иными словами, в 1670-е гг. отравления если и не были повседневной реальностью, то мысль о них витала в воздухе. Тем не менее Мадам, по-видимому, убил не яд, а аппендицит или какое-то кишечное воспаление. После нескольких беременностей и выкидышей, которые ей пришлось пережить за девять лет замужества, ее и без того хрупкое здоровье было сильно подорвано. Помимо физических тягот на нем не могли не сказываться и душевные волнения. О том, насколько плохи были ее отношения с Филиппом, можно судить по «Мемуарам» мадмуазель де Монпансье. Их бесконечные ссоры не раз требовали прямого вмешательства Людовика, который был склонен принимать сторону Генриетты. Не стоит забывать, что все трое были знакомы с детских лет: Генриетта выросла при французском дворе. Ее мать, Генриетта-Мария Французская, была сестрой Людовика XIII и после пленения ее супруга, Карла I, нашла приют на родине. Кандидатура Генриетты-Анны фигурировала в списке возможных партий, подыскивавшихся для Людовика XIV его матерью и кардиналом Мазарини, однако союз со Стюартами сулил мало политических выгод: английский королевский дом и так был в долгу у французского. Летом 1660 г. Людовик женился на другой своей кузине, испанской инфанте Марии-Терезии. Той же осенью в Англии была восстановлена монархия, и Генриетта-Мария вместе с дочерью вернулась в свои владения. Однако весной 1661 г. они вновь приехали во Францию, на сей раз ради свадьбы Генриетты-Анны с Филиппом.

Судя по некоторым свидетельствам, в первые годы брака Людовик сожалел, что женился не на той кузине. Мария-Терезия не могла привыкнуть и приспособиться к французским обычаям, почти не говорила по-французски и предпочитала проводить время в своих покоях. Все эти трудности были неведомы Генриетте-Анне, которая к тому же отличалась живым и веселым нравом, любила праздники и удовольствия и в придворных развлечениях составляла общество Людовику, который, безусловно, испытывал к ней слабость. Поддержка короля, с одной стороны, помогала Генриетте в ее бесконечных ссорах с мужем, с другой — лишь усугубляла их. Куда более образованный и светский, нежели старший брат, Филипп славился подозрительностью и раздражительностью нрава. Как единодушно свидетельствуют современники, его воля была порабощена фаворитом, шевалье Лотарингским, который, как пишет Сен-Симон, «вертел Месье до конца жизни как хотел».[317] Шевалье же был заинтересован в том, чтобы между супругами царил раздор. Кроме того, Филипп, по-видимому, не только и не столько ревновал жену к королю, сколько короля к жене. Генриетта стояла между ним и братом, отношения с которым имели первостепенную важность для Месье. Не случайно, что его отношения со второй женой, Шарлоттой Елизаветой Баварской, не пользовавшейся ни малейшей симпатией Людовика, оказались гораздо лучше и ровнее, хотя ей тоже пришлось страдать от притеснений шевалье Лотарингского.