Я кивнул и спросил:

– Ты с ними?

– На фиг мне сдалось? – возмущенно воскликнул Саша. И я, как будто все еще был умеющим чуять ложь функционалом, понял: он говорит чистую правду. Он потому и вращается в своих кругах «политики и бизнеса», «бюрократит в госструктурах», что никогда и ни с кем не ссорился. Ни в одной схватке не принимал участия, а был ко всем доброжелателен и твердо держал нейтралитет. Такие обычно не выбираются на самый верх, но зато и никогда не падают вниз.

– Мне надо уйти, – сказал я. – За мной гонятся.

Поезд задергался, проползая последние метры.

– Уходи, – с облегчением ответил Саша. – Удачи! Я рад бы помочь, но…

– Вот и хорошо, что рад, – сказал я. – Поможешь.

Я нырнул в купе, схватил свою сумку, выбежал обратно к открытому окну – вагон как раз вползал в тень под решетчатым мостиком, перекинутым через пути. И вышвырнул сумку наружу.

Кажется, Саша думал, что я собираюсь прыгнуть в окно следом за вещами. Даже шагнул ко мне, порываясь помочь. Но я дернул стоп-кран, чем заставил уже почти остановившийся поезд зашипеть тормозной пневматикой и остановиться с явным рывком. На голову ни в чем не повинного машиниста сейчас наверняка сыпались проклятия от проснувшихся пассажиров.

– Я выпрыгнул в окно, – сообщил я Саше. – Видел?

Несколько секунд Саша молчал, привалившись к стене, почесывал подтянутый не по профессии животик. Кто меня преследует, он не знал, и это здорово мешало принятию решения. Я был как бы «свой», но и от «своих» надо уметь вовремя отказаться…

Понять, какие мысли кружатся в его голове, было несложно. За то, чтобы помочь, и за то, чтобы выдать, – примерно одинаково доводов…

Саша отвернулся от меня, высунулся в открытое окно. И завопил в ночь:

– Стой, сука! Стой!

Дальше тянуть было нельзя.

Я метнулся обратно в купе. Глянул в узкую щель между занавесками – вроде как никто не смотрит… Встал на койку.

Мягкое купе в современном украинском исполнении немногим отличается от обычного. Сняты верхние полки и проведен кое-какой косметический ремонт. Багажная полка над дверью в купе осталась в неприкосновенности.

Туда я и забрался, подтянувшись со сноровкой человека, чьи пятки обжигает дыхание хищника.

В общем-то шансов у меня было немного. Самое худшее, что только может придумать беглец, – это спрятаться. Единственное спасение беглеца – бег, прятки – не более чем детская забава.

Но даже в бегстве есть место маневру…

– Я тебя из-под земли достану! – очень натурально орал в коридоре Саша. – Ворюга!

Наконец-то хлопнула дверь вагона, и в коридоре загрохотали чьи-то ноги. Было в этом топоте что-то единообразное, одинаковое, как у марширующих солдат или волочащихся по конвейеру школьников в пинкфлойдовской «Стене». Форма – она объединяет, даже если от нее остались лишь ботинки…

Я вдруг вспомнил рассказанную кем-то историю, как в дни московской Олимпиады милиционеров в массовом порядке переодели в штатское и отправили на патрулирование. Для чего закупили в дружественной нам Восточной Германии, которая тогда называлась ГДР, большое количество приличных костюмов, рубашек и галстуков… совершенно одинаковых. Наверное, чтобы никому не было обидно. А может быть, в голове у интендантов просто не укладывалось, что гражданская одежда имеет несколько фасонов? И по улицам Москвы пошли парочками коротко стриженные молодые люди в одинаковых костюмах. Поскольку из столицы еще и постарались вывезти на отдых всех детей – чтобы не клянчили у иностранцев сувениры, – то общее впечатление у зарубежных гостей сложилось чудовищное: забитый переодетыми агентами, мрачный, не приспособленный для человеческой жизни город.

– Что случилось, гражданин? – донеслось из коридора.

И у меня похолодело в груди.

Сказано это было по-русски. Вполне чисто и правильно. Вот только неуловимая нотка, легчайший акцент – он был чужим.

За мной охотились не наши функционалы и не наши спецслужбы. Поезд прочесывали уроженцы Аркана.

Оставалось надеяться, что Саша этого не заметит.

– Попутчик! Попутчик мой, козел! – с несколько чрезмерной экспансивностью воскликнул Саша. – Вот, вместе ехали…

По звукам я понял, что он буквально впихнул собеседника в купе – давая тому убедиться, что купе пусто. И тут же вытащил его обратно, к окну.

– Гнида! Пиво еще со мной пил как человек! Удрал в окно только что! Он, наверное, у меня бумажник спер… – Опять шорох – Саша заглянул в купе, схватил свой пиджак… И удивленно воскликнул: – Эй… а бумажник-то на месте! Вы куда? Ошибся я, он не вор…

– Ваш попутчик – крайне опасный террорист и убийца, – ответили ему уже издалека. – Радуйтесь, что остались живы, гражданин.

Я лежал тихо, как мышь, все еще не веря, что купе не обыскали. На багажной полке пахло пылью, дезинфекцией и почему-то коноплей. Впрочем, поезд южный… чему удивляться-то?

Меня спасло то, что ловцы были с Аркана, с Земли-один. Из мира, где все правильнее нашего. Где граждане в большинстве своем лояльны и говорят полиции чистую правду.

– Эй… убийца и террорист… – с некоторым сомнением позвал Саша. – Ушли они.

Я выглянул вниз. Спрыгнул на полку.

В вагоне было тихо. Пассажиры будто почуяли неладное – если кто и проснулся, то сидел по купе не высовываясь.

Саша смотрел на меня все с тем же сомнением – «правильно ли я делаю?».

– Пока, – сказал я и, пригибаясь, побежал к выходу из вагона.

Купе проводников было открыто. На перроне стояли и шушукались, что-то разглядывая, обе проводницы. Я глянул с лестницы им через плечо: это был листок с моей фотографией. Текст под фотографией я читать не стал – спрыгнул к проводницам и тихо произнес:

– Жить хотите?

Та, что постарше, закивала и прижала ладони к лицу. Та, что помоложе, открыла рот, собираясь завизжать.

Я зажал ей рот рукой. И сказал:

– Хочешь, чтобы детки твои спокойно во дворе играли?

Глаза у проводницы округлились, она будто окаменела.

– Тогда – обе никого не видели и ничего не слышали. – Я убрал руку.

Проводницы молчали.

Я глянул налево и направо – никого не было. Все то ли прочесывали поезд, то ли уже искали меня среди запасных путей и товарняков.

Со всех ног я кинулся к полутемному зданию вокзала.

Существует такая удивительная порода людей – укорененные москвичи. Не надо путать с коренными, те ничем, кроме легкого снобизма столичных жителей, от прочих россиян не отличаются! В отличие от них москвич укорененный – существо, за пределы Москвы не выезжающее, да и не стремящееся. Бывают разные степени укорененности. При самой запущенной человек рождается в роддоме имени Грауэрмана, хоронят его на Ваганьковском, а живет он (иногда – очень долго) где-то в промежутке между этими точками.