Посреди всей этой суматохи в один из дней на прием к нему пришел Дэвид, предупредив о своем приходе заранее, в соответствии с протоколом. Потом они втроем собрались у Луиша-Бернарду за ужином, мало, чем отличавшимся от прежних дружеских трапез. В честь его выздоровления Дэвид даже принес бутылку «Вдовы Клико», которую Луиш-Бернарду, предупрежденный врачом, к сожалению, не смог удостоить своим должным вниманием. На террасе они засиделись за разговорами почти до полуночи, в свободной доверительной атмосфере. Она давно стала для них привычной, с тех пор, как их соединили обстоятельства и они поняли, что взаимная дружба — это их личный способ сопротивления и форма взаимопомощи, от которых никто не собирается отказываться. Инициатива в беседе почти полностью принадлежала Дэвиду. Он говорил об Индии и даже, что случалось редко, о своей губернаторской работе в Ассаме. Луиш-Бернарду был очарован этими рассказами. Одновременно с этим его сильно удручала его собственная способность находиться здесь и слушать Дэвида, сидящего рядом с Энн. Он мог слушать, получать удовольствие от разговора с ним, своим другом, человеком его интересов и возраста, и при этом ощущать себя горящим в огне страстной любви к женщине, одной на них двоих, огне, который был способен жестоко развести их в противоположные стороны.

На следующий день Энн через свою служанку прислала ему записку, в которой просила встретиться с ней на пляже около полудня. Придя, он начал было отчитывать ее за то, что она совсем потеряла осторожность, но Энн бросилась в его объятия и крепко прижалась к нему всем своим телом.

— Любовь моя, я не могу не видеться с тобой. Это выше моих сил! Придумай хоть какой-то выход! Рано или поздно я просто не выдержу! Я не смогу сидеть дома с Дэвидом и притворяться, что все хорошо, когда я думаю только о тебе, о том, чем ты занят. И тогда я хочу только одного — убежать и видеть тебя рядом со мной, оставить его там одного, и пусть думает, что хочет. Я не могу так жить, на расстоянии. Мой дом стал похож на остров, где меня посадили в тюрьму. Остров внутри острова, тюрьма в тюрьме. Я умираю от отчаяния, от тоски и даже от ревности!

— От ревности? — Луиш-Бернарду усмехнулся. — Ревности к кому?

— А ты хочешь знать? К Доротее. Я видела, как она смотрела на тебя, когда я на днях вошла в твою комнату, и видела, как она на меня посмотрела, когда Себаштьян дал ей знак, чтобы она ушла. Понятно, что она без ума от тебя, что ради тебя она готова на все. Она красивая, ей, наверное, лет семнадцать, а ты по ночам дома всегда один. К тому же, ты ни мне, ни кому-либо ничем не обязан. Конечно же, тебе было бы удобнее быть ее любовником, чем моим.

Луиш-Бернарду посмотрел на нее: она была неотразимо красива. Мог ли кто-нибудь поменять ее на другую?

— Что, неплохая идея?

— Нет, я не думал о Доротее как о той, кто будет вместо тебя. Ни вместо, ни вместе. Я думал, что хочу, чтобы ты была только для меня, а я для тебя. Думал, суждено ли этому когда-нибудь случиться…

Она легла на песок рядом с кокосовыми пальмами и жестом позвала его к себе. Лошади, привязанные неподалеку, были безмолвными хранителями их скрытой от мира страсти. И они любили друг друга, лежа на песке, рядом с животными. Так же, как это делают они.

Та сцена еще оставалась живой в его воспоминаниях, когда на следующее утро в его кабинет вошел Дэвид. Луиш-Бернарду все еще ощущал, как тело Энн обвивает его, чувствовал вкус ее губ, слышал ее стоны. С ужасом он подумал, что на нем еще мог сохраниться запах ее духов, и поэтому на всякий случай решил держаться от друга на расстоянии. В следующую секунду его охватила еще более страшная мысль: а что, если остатки этого же запаха хранит на себе и Дэвид? Тот начал говорить, но Луиш-Бернарду уже ничего не слушал. Он был где-то далеко, глядя куда-то мимо собеседника, делая над собой усилие, чтобы стряхнуть с себя обуревавшие его беспорядочные мысли. Что там Дэвид такое говорит?

— … по сути, я задаюсь вопросом, зачем этот ваш принц сюда едет? Чтобы освободить вас?

— Как?

— Вы меня не слушаете, Луиш? Я спрашиваю: что он здесь будет делать?

— Ну, а почему бы ему не приехать? — Луиш-Бернарду снова был сосредоточен. — Принц Уэльский разве не может поехать в Индию или в другие британские колонии?

— Индия — не Сан-Томе…

— Каждый посещает свои владения. Он едет на Сан-Томе, однако, кроме этого, он также посетит Анголу, Мозамбик, Кабо-Верде.

— Ангола и Мозамбик — это понятно. Но зачем ему Сан-Томе, этот не имеющий никакого значения островок?

— Дэвид, вы становитесь снобом. В вашу Британскую империю входят сотни, а то и тысячи островов и островков. В нашу — нет. Поэтому-то мы и придаем таким маленьким островам столь большое значение. Даже назначаем на них губернаторов!

Дэвид засмеялся, но не сдался:

— Ну ладно, Луиш, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать: у этого визита в большей степени скрытые мотивы и, наверняка, министр уже проинструктировал вас относительно политических причин этой поездки.

Луиш-Бернарду замолчал. Он углядел едва заметную перемену в поведении друга. При этом, ему казалось (или он сам хотел, чтобы казалось), что с Энн это никак не связано. Было что-то другое, что подразумевалось и что — дружба тут ни при чем — возвращало каждого к своей собственной роли: Дэвид теперь был официальным представителем иностранной державы, оспаривавшей политику правительства, которое представлял он, Луиш-Бернарду.

— Так вы молчите?

— А что вы хотите, чтобы я вам сказал? Вполне очевидно, и это началось не сегодня, что министр состоит со мной в переписке, как с любым губернатором, и направляет мне свои политические директивы, на которые я отвечаю так, как считаю нужным.

— Да, я понимаю. Не беспокойтесь, я не буду вас просить выдать мне государственную тайну. Но я хотел бы знать, чего вы ждете от меня в этой вашей постановке?

— Что значит «постановке»?

— Ну, дорогой мой, мы ведь с вами друзья. Не нужно притворяться, что мы не видим то, что лежит на поверхности. — Дэвид сделал паузу, посмотрел Луишу-Бернарду прямо в глаза и продолжил в том же расслабленном тоне:

— Иногда друзья предпочитают притвориться, что не видят того, что не должно быть видно, чего бы им это ни стоило. Во имя дружбы и во имя других более трудно объяснимых вещей. Тем временем те, кто наблюдает за этим со стороны, понимают, что мы всего лишь притворяемся, что не видим.

И вот теперь да, Луиш-Бернарду просто застыл на месте. Сердце его выпрыгивало из груди. «Надо кончать с этим, надо спросить его напрямую, что он хочет этим сказать. Заставить его сказать. И быть готовым к последствиям», — думал он. Однако вслух он произнес всего лишь:

— Не знаю, о какой постановке вы говорите…

— Слушайте, ну вот это сумасшествие с подготовкой к визиту принца, которым охвачен весь остров, и инициатором которого, как все говорят, были вы, — оно-то для чего? Не иначе, как все это предназначено для того, чтобы выкупать Его Высочество во всенародной славе и верноподданнической преданности, с вытекающими отсюда политическими последствиями, так сказать, для внутреннего и внешнего употребления. Или я ошибаюсь?