Весна 1772 года была в Петербурге очень холодной, и ее капризы не позволили Екатерине удовлетворить свою последнюю страсть к садоводческим работам. Этой весной в Царском Селе Василий Неелов начал строительство неоготических зданий — Адмиралтейского павильона на дальней оконечности Большого пруда и Эрмитажной кухни возле старого Эрмитажного павильона. 12 мая Екатерина написала мадам Бьельке, что Григорий Орлов с Алексеем Обрезковым, ее «ангелы мира»{519}, проследовали через Москву и вскоре прибудут в Киев. 18-го к ней в Царском Селе присоединились великий князь Павел и граф Панин (который возвращался в город раз в неделю, чтобы посещать заседания Совета).

Через восемь недель она сообщила мадам Бьельке, что, по ее разумению, «ангелы мира» должны уже сидеть лицом к лицу с турками. Она упоминает Григория тоном восхищенной любовницы, описывая его как «без преувеличения самого красивого человека своего времени»{520}. В этот день Екатерина покинула Царское Село, чтобы отправиться в «отвратительный, ненавистный, невыносимый Петергоф и отпраздновать там свое восшествие на престол и день святого Павла{521}. Она писала по пути, в охотничьем домике, где должна была провести ночь. Императрица, несмотря на холодную для мая погоду, была необычайно довольна несколькими неделями в Царском Селе, своем «любимом месте пребывания»{522}, так как нашла там новую радость в общении с сыном:

«Мы никогда не радовались Царскому Селу больше, чем в эти девять недель, которые я провела вместе с сыном.

Он становится красивым мальчиком. Утром мы завтракали в милом салоне, расположенном у озера; затем, насмеявшись, расходились. Каждый занимался собственными делами, потом мы вместе обедали; в шесть часов совершали прогулку или посещали спектакль, а вечером устраивали трам-тарарам — к радости всей буйной братии, которая окружала меня и которой было довольно много»{523}.

Но Екатерина не упомянула в письме мадам Бьельке о том, что весной и в начале лета открыла особенно смутивший ее — хоть и не очень хорошо продуманный — заговор нескольких младших офицеров Преображенской гвардии. Вот как описал это граф Солмс Фридриху Великому: «Нескольким молодым дебоширам-дворянам… наскучило их существование. Вообразив, что кратчайшим путем к зениту будет устройство революции, они составили нелепый план возведения на престол великого князя»{524}. Они умудрились заручиться поддержкой примерно тридцати солдат, и их дерзкий план заключался в том, чтобы попасть в Царское Село, захватить Павла, привезти его в Петербург и объявить императором. Тем временем они собирались также захватить Екатерину и передать ее Павлу, дабы он поступил с нею, как посчитает нужным. Они определили судьбы всех основных придворных, заранее решив, кого сохранят, а кого прогонят — и основной их целью было избавиться от Орловых и всех связанных с ними.

Похоже, что воображение офицеров намного обогнало действительность, пишет граф Солмс. «Самым экстравагантным во всем этом деле было то, что если великий князь откажется выполнять их намерения, тогда один из этих младших офицеров, автор плана, примет на себя управление империей»{525}. Затем этот же офицер развалил свой собственный замысел, доверив его князю Федору Барятинскому, одному из основных заговорщиков при перевороте Екатерины, который посадил ее на трон. Все это время он был одним из камергеров императрицы. Видимо, молодой офицер вообразил, что если Барятинский был участником одного заговора, он будет расположен поддержать и другой. Но не учел лояльности камергера к императрице (которая к тому же прикрыла его от последствий участия в убийстве Петра III). Барятинский немедленно пошел к майору Преображенского полка, чтобы информировать его о заговоре. Конспираторы были арестованы и во всем признались. Их подвергли телесным наказаниям — от кнута для офицеров (кнут в руках опытного палача мог снимать со спины человека кожу длинными полосами) до порки и вырывания ушей и ноздрей у простых солдат. Затем всех злодеев отправили в Сибирь. Несмотря на смехотворную природу этого плана, Екатерина из-за него разнервничалась. «Не пренебрегают… никакими мерами предосторожности, чтобы защититься от внезапных попыток переворота, — объяснял новый британский посол Роберт Ганнинг. — В садах и в окрестностях Петергофа (место, где она более всего на виду) нет ни уголочка, в котором не стояли бы часовые, когда она находится там»{526}. Ганнинг также упоминает, что слышал о Григории Орлове, и явно от кого-то из противного Орлову лагеря: «У него есть, как мне сказали, приятные качества, но незначительные. Он неблагоразумен и беспутен до предела, часто уезжает от императрицы на охоту в компании с недостойными личностями, не считаясь со своей связью с нею»{527}.

1 августа Екатерина назначила камер-юнкером некоего Александра Васильчикова, двадцативосьмилетнего лейтенанта конной гвардии. Это был первый официальный признак того, о чем многие придворные подозревали уже несколько недель — что этот молодой человек на пути к замене Григория Орлова в качестве императорского фаворита.

Но удивило современников — и продолжает ставить в тупик до сих пор — не то, что Екатерина выбрала время отсутствия Григория для обретения нового любовника, а то, что ее выбор пал на такую незначительную личность. Необидчивый, учтивый, послушный (все эти качества, вероятно, приносили облегчение после требовательного Григория), Васильчиков не обладал никакими особыми талантами или физическими свойствами, чтобы можно было рекомендовать его разборчивой императрице. Граф Солмс доложил: «Это не мужчина выдающейся внешности, он даже и не думает изображать значимую личность, он мало известен в обществе»{528}. 4 сентября он снабдил Фридриха Великого еще кое-какими подробностями:

«Я видел этого Васильчикова и понял, что и прежде довольно часто встречал его при дворе, где он был просто частью толпы. Это человек среднего роста, около двадцати восьми лет — темноволосый, с довольно приятным лицом. Он всегда был очень вежлив со всеми, всегда вел себя очень мягко, очень робко — как и сейчас. Похоже, он сильно смущается роли, которую играет, и все еще не знает, как справиться с выпавшим ему счастливым случаем»{529}.

Более позднее рационалистическое объяснение произошедшего заключено в «искреннем признании» Екатерины, написанном Григорию Потемкину в феврале 1774 года. В этом