Красивое лицо Рибальдо вспыхнуло гневом.

— Да кто ты такая, чтобы учить меня жить?

— Я женщина, никому не дающая права распоряжаться своей жизнью. Ты хозяин своей жизни. Решай сам, когда дело касается тебя лично. Я как-нибудь сама о себе позабочусь. С этой минуты я сама себе хозяйка. Отказываюсь от любого покровительства, не стану слушать ничьих советов. Все свои ошибки я хочу совершить сама.

— Но ты не можешь, — встревожился Рибальдо, — ты же не знаешь света!

— Ну конечно, — насмешливо протянула Саулина, — я не знаю света. И поэтому я должна доверяться мнению других, направляющих меня с высоты своего опыта. Грассини хотела сделать из меня красивую говорящую куколку, которую можно демонстрировать в обществе, как некое ярмарочное чудо. Одни меня учат, что понятие правосудия пришло к нам из Франции. А вот благородная сестра Клотильда исподволь внушает мне, что порядок и благополучие обеспечивают Австрия и церковь. Ты настраиваешь меня против тех и других.

— Я всего лишь любил тебя больше жизни, — сказал он.

Во взгляде Саулины появился лихорадочный блеск.

— Нет, это я любила тебя больше жизни! — воскликнула она. — А ты просто домогался меня, как придворный лекарь Фортунато Сиртори. Для собственного удовольствия. Вся разница между вами в том, что он хотел получить свое удовольствие немедленно, а тебе хватило хладнокровия отложить дело на потом.

— Ты меня попрекаешь тем, что я не совратил несовершеннолетнюю девочку?

— Я тебя попрекаю тем, что ты отложил меня в сторону, как вещь. Очень важную, очень дорогую вещь, которой можно воспользоваться в любой момент, когда тебе этого захочется. А между тем моя жизнь кончилась. Моя душа иссохла и умерла, мои мечты раскрошились и рассыпались, как сухая глина.

— Ты считаешь, что я так сильно отличаюсь от человека, с которым ты рассталась четыре года назад?

— Нет. Ты в точности такой же, каким был тогда. Это я изменилась.

— Значит, ты больше меня не любишь, — сказал он с бесконечной горечью.

— Человек, которого я любила, умер на мостовой у Сенных ворот летним вечером четыре года назад.

— И больше ты меня не полюбишь?

— Не знаю, — призналась Саулина с глубокой грустью.

— Что я могу для тебя сделать?

— Верни мне мою карету и мою одежду. Я хочу вернуться в Милан.

* * *

В карете Саулина разрыдалась. Она оплакивала признания, открывшие ей с неожиданной стороны личность человека, которого она любила, но еще горше она плакала потому, что продолжала отчаянно и безнадежно любить Рибальдо. Вот опять карета увозит ее прочь от него. Она звала его, призывала, заклинала, рвалась к нему всем сердцем, но так и не нашла в себе сил вернуться к нему. Если бы она повернула вспять, ее волнение улеглось бы, а сжигавшее ее желание было бы удовлетворено, но она изменила бы себе самой и своей судьбе.

Дворец Марескалки-Вальсекки в этот благоухающий июньский вечер словно магнитом притягивал к себе роскошные экипажи миланской знати. Никто не хотел пропустить встречу с Наполеоном Бонапартом, одержавшим триумфальную победу при Маренго. Первый консул преодолел по каменистым горным тропам перевал Сан-Бернардо, прошел среди вечных снегов, разгромил австрийцев и благодаря генералу Дезе выиграл битву, которую неизбежно должен был проиграть.

— Дезе? Кто такой Дезе? — кокетливо спросила Бичетта, юная графиня Кайрати, блистающая великолепным бальным нарядом и надменной красотой.

— Человек, который спас Наполеона, — разъяснил ей высокий и бледный молодой человек.

— Маркиз Литта! — самоуверенно одернула его юная особа. — Бонапарт не нуждается в том, чтобы его спасал кто бы то ни было.

— Ваши глаза и ваша красота блистают ярче, чем сама правда, — польстил ей маркиз. — Будем надеяться, что в истории найдется достойный уголок и для отважного Дезе. А Наполеон пусть торжествует безраздельно.

— Вы так говорите из зависти, — попрекнула его Бичетта.

— Возможно, — признался молодой Литта. — В глубине души все женщины грезят о герое Маренго, скачущем на белом коне с голубым плащом за плечами.

Бичетта восторженно улыбнулась, представив себе этот образ.

— Разве вы не находите его неотразимым?

Граф Литта промолчал.

Залы палаццо постепенно заполнялись оживленно болтающими дамами, кавалерами в камзолах и французскими офицерами в парадных мундирах. Галантные синьоры, цветущие красавицы, остроумные и элегантные дамы отдавали должное подвигам Мюрата, ворвавшегося в город на коне несколько недель назад через ворота Верчелли, и гордой невозмутимости Бертье, въехавшего во главе своего отряда через ворота Тичино, отныне переименованные в ворота Маренго. Однако главным героем оставался по-прежнему он, Наполеон Бонапарт.

Но Бонапарт заставлял себя ждать, хотя праздник был дан в его честь. Его лихорадочная деятельность оправдывала постоянные опоздания. К тому же он был несколько тщеславен, и ему было приятно сознавать, что его ждут. Иногда он вообще не появлялся, но все охотно шли на этот риск, лишь бы не упустить даже отдаленную возможность принять его у себя.

— Хозяева расстарались, — заметила великолепно наряженная дама.

— Результат налицо, — согласилась ее подруга.

— Званый обед стоил пятьдесят цехинов.

— Наняли сорок шесть официантов в дополнение к домашним слугам.

— Плюс десять цехинов на цветочные украшения.

Элегантно одетая дама извлекла из крошечного ридикюльчика флакончик жасминовых духов, вырезанный из цельного куска горного хрусталя, с серебряной пробочкой, на которой изящной гравировкой уже была нанесена дата победы при Маренго: 14 июня 1800 года.

— Чтобы подарить такой каждой гостье, — сказала она, — потребовалось тридцать пять цехинов.

Хозяева дома — граф Просперо и его жена, графиня Мальвина Марескалки-Вальсекки, урожденная Висконти, — с удовлетворением оглядели плоды своих трудов. Увы, никакое торжество не могло смягчить бесконечной печали, омрачавшей их души. Именно в этот июньский день Марции, их обожаемой дочери, исполнилось двадцать два года, и в качестве подарка настоятельница монастыря, где она приняла постриг, позволила ей вернуться домой, чтобы проститься с ее старой умирающей кормилицей.

Приглушенный шум праздника, доносившийся в комнату старой няни, был для Марции всего лишь далеким отголоском давно забытой жизни. Она всегда была равнодушна к светскому блеску. Даже занимаясь утонченным развратом, она находила в чувственном наслаждении момент мистики и возвышенной философии. Марция достигла когда-то вершины в грехе, как теперь достигла ее в добродетели. Горестное смятение последней жертвы Фортунато Сиртори, маленькой Саулины, заставило ее опомниться. С той минуты она посвятила себя служению богу и помощи страждущим.