– Через час вылетает. Из аэропорта сразу сюда. Думаю, часам к шести-семи будет на месте. Я позвоню.

В начале восьмого ко мне заглядывает Александр Владимирович Руцкой, собственной персоной. Видимо, Царегородцев сообщил ему о моем визите, и тот, пробегая мимо, соблаговолил на секундочку заглянуть к опальному пресс-секретарю.

– Ну и подкинул же ты мне работенку! – Руцкой разговаривает, стоя на пороге, что должно продемонстрировать его крайнюю занятость. – Назарбаева просто трясло от ярости!

– А чего трястись-то? Позвонил бы Борису Николаевичу, и тот ему разъяснил, что сам он ни сном, ни духом. Все это пресс-секретарь, сука такая, понапридумывал!

– Пашка, сынок, ты что, обиделся?! Вот ты мне скажи: тебе Борис Николаевич звонил, нагоняй тебе устраивал, уволить грозился? Нет! Вот тебе и ответ на все твои обиды. Это же политика! Большая политика! – Руцкой ободряюще подмигивает и делает шаг за порог. – Ладно, побегу, еще дел полно. Завтра рано утром лечу улаживать твой конфликт с братской Украиной. Там, кстати, слегка смягчу позицию насчет тебя. Так что после обеда заходи, расскажу, что и как.

…Что-то мне подсказывает, что сегодня могу на работу не торопиться. Долго стою под душем, не торопясь пью кофе, смотрю по телеку какой-то концерт. И вдруг телефонный звонок: слушаю! Голос Коржакова не предвещает ничего хорошего: сейчас будешь говорить с шефом.

– Слушаю, Борис Николаевич.

– В заявлении все было правильно сказано. Но затем вы начали комментировать – это ошибка. Серьезная, понимаешь, ошибка! Очень серьезная! Нельзя было этого делать!

Если чиновник, какого бы высокого ранга он ни был, попадает в опалу, у него сразу замолкает телефон. Сначала внутренний, а после и городской. Еще вчера у коллег к нему была масса вопросов. Дверь буквально не закрывалась. А сегодня в нем уже никто не нуждается. Такое впечатление, что все вопросы разом разрешились, причем без его участия. Коллеги с ним пока еще здороваются, но как-то холодновато: вышестоящие – без крепких рукопожатий, нижестоящие – без имени-отчества. В такой момент в голову приходит мысль: а не написать ли заявление по собственному желанию?

Может, я излишне мнителен (хотя прежде за собой такого не замечал), но мне кажется, что я оказался в положении аппаратного изгоя – внутренний телефон молчит, никто ко мне ни по каким делам не заходит, ни на какие мероприятия не зовут. Что ж, надо принимать решение и не дожидаться, когда шеф вернется из Юрмалы и укажет мне на дверь.

– Виктор Васильевич, а не написать ли мне заявление по собственному желанию?

Илюшин смотрит на меня, как учитель на ученика, который на уроке ботаники вдруг поинтересовался насчет субботника по сбору металлолома – дело, несомненно, нужное, но вопрос поставлен крайне несвоевременно:

– Павел Игоревич, не торопись. Уйти мы с тобой всегда успеем. Шеф скажет – за полчаса соберемся.

– А стоит ли дожидаться, когда он мне укажет на дверь?

– Работай спокойно и ни на что не обращай внимания.

Работать спокойно не получается. А «ни на что не обращать внимания» получается еще меньше – по телевизору показывают репортаж из Киева, где на площади Октябрьской революции проходит шумный митинг по поводу моего заявления. Все точь-в-точь как в Алма-Ате. Разве что там не было языческого обряда сожжения чучела ненавистного пресс-секретаря Ельцина. Здесь я горю, корчусь, объятый языками пламени, и выгляжу при этом крайне некуртуазно. Зато вице-президент Руцкой на трибуне – ну просто молодец молодцом! Сурово насупленные брови и гневно раздувающиеся ноздри, ощетинившиеся усами – все это демонстрирует собравшимся неотвратимость моего наказания. А чтоб на сей счет вообще не было никаких сомнений, эмоциональный зрительный образ дополняется не менее эмоциональной речью:

– Борис Николаевич не имеет отношения к этому заявлению и разберется со своим пресс-секретарем! Вощанов будет наказан! Это мы с президентом Ельциным вам обещаем!

…Желание посетить Руцкого и узнать у него, как все прошло в Киеве, пропало напрочь. Главное я уже услышал, и никакие рассказы очевидца моего впечатления не изменят. Но, как назло, сталкиваюсь с Руцким около президентских апартаментов.

– Ну что, видел?! – Руцкой спрашивает меня таким радостным тоном, словно в Киеве он огласил президентский указ о присвоении мне почетного звания «Заслуженный пресс-секретарь Российской Федерации». – Все нормально! Теперь можешь забыть об этой истории!

– А я уже забыл! Так что для следующих подобных заявлений поищите себе другого дурочка.

– Э-э, брат, ну-ка, пойдем со мной!

– Это еще зачем?

– Буду воспитывать в тебе оптимизм.

«Воспитание» у Александра Владимировича незатейливое, но, надо признать, довольно эффективное – мы втроем распиваем бутылку виски. Втроем, потому что, когда мы пришли, в кабинете его уже поджидал старый боевой товарищ по Афганистану, приехавший из Баку с большой коробкой даров азербайджанской земли. В основном я и общаюсь с ним, потому как хозяин кабинета все время отвлекается на телефон или выбегает в приемную, отдать секретарю какие-то архиважные и сверхсрочные распоряжения. Но присоединившись к нам, он все же не забывает выполнить обещанное – вселить в меня жизнеутверждающий оптимизм:

– Ты пойми, у тебя работа такая – озвучивать президента. Если получилось – это он тебе велел так сказать! Не получилось – он вообще не при делах, во всем пресс-секретарь виноват. Ты, Пашка, у нас как собака-минер: пробежала через минное поле, значит, и мы пройдем, а подорвалась – будем искать другую дорогу.

– Так пусть бы он объяснил мне это заранее…

– Не может и не должен он тебе ничего заранее объяснять!

– А выволочку мне делать, причем не для виду, не для того, чтоб Кравчук с Назарбаевым поверили, а с глазу на глаз? Это он может и должен, так что ли?

– Это ж для натуральности! А то придет к тебе какой-нибудь коллега из газеты или с телевидения, а ты сияешь эдаким пятаком начищенным. И сразу по миру пойдет гулять слух: мол, Ельцин хотел взять Кравчука с Назарбаевым на испуг, да не смог. А хотел, но не смог – это уже поражение.

Руцкой кивает фронтовому другу на стоящую рядом с ним еще недопитую бутылку, и тот наполняет стаканы янтарной микстурой, призванной медикаментозно усилить воспитательный эффект проведенной со мной беседы об оптимистическом восприятии политических реальностей.

…В 1994-м году бурная оттепель не стала дожидаться весеннего равноденствия и заявила о себе уже в первые дни марта. Если не смотреть под ноги, все замечательно – солнце стало лучистей, небо голубей, птички голосистей. Но под ногами – сущая распутица. Мы с Виктором Югиным, экс-членом президиума расстрелянного в прошлом году Верховного Совета, уже битый час бродим по переулкам между набережной Москва-реки и Остоженкой, форсируя разливанные моря и бурные реки. Мой приятель забыл адрес, и мы никак не можем отыскать дом, в котором проживает на днях отпущенный на волю по президентской амнистии Александр Владимирович Руцкой.