– Миткова работает не у меня, а в Останкино, так что все претензии к Егору Яковлеву.

– Претензии, может, и к нему, а вот тебе к шефу из-за нее лучше пока не соваться.

А меня к нему не больно-то и тянет. К тому же Ельцину сейчас не до прессы и не до информации о положении дел в стране и за рубежом. Он поглощен захватом имущественных плацдармов советского президента, и Кремль среди них один из главных, если не самый главный. Посему никаких особых дел здесь у меня в ближайшее время не предвидится, и я вполне могу, оставшись в Белом доме, являться сюда исключительно по вызову или на протокольные мероприятия. Главное – получить на то согласие Илюшина, а он, думаю, возражать не станет, потому как понимает, что отсутствующий пресс-секретарь много лучше мающегося от безделья.

На какое-то время обретаю полную свободу, но и ощущаю столь же полную бесполезность. Наезжаю в Кремль лишь время от времени. Отмечусь в приемной у Ельцина: «Друзья, если позабыли, то это я, пресс-секретарь нашего Бориса Николаевича!», – и сразу назад, в полусонную тишину героического дома на Краснопресненской набережной. В каморку под лестницей № 19А не захожу вовсе. Она так и стоит, не обжитая мною. Лишь иногда квартирующий по соседству помощник президента Анатолий Корабельщиков отдает ее во временное пользование своим посетителям.

…Должен сказать, что моя вынужденная административно-бюрократическая пассивность длилась недолго, до Беловежской пущи. Точнее, до возвращения президента России из Белоруссии в Москву, пока еще столицу советского государства, но уже государства, лишенного советского будущего…

Домой приезжаю рано, где-то около девяти вечера. Домашние обеспокоены: уж не заболел ли? Наспех ужинаю и сажусь за письменный стол. Надеюсь закончить, наконец, заметку про исчезнувшее золото партии, над которой урывками работаю уже больше месяца. Очнувшийся от сна телефон сбивает с мысли – из кремлевской приемной Ельцина звонит дежурный секретарь Валерий Диваков. Он почти кричит в трубку:

– Ну, слава богу! Я уже все телефоны оборвал!

– А что случилось-то?

– Ничего не случилось, кроме того, что президент интересуется, где его пресс-секретарь. Уже несколько раз о тебе спрашивал. Звоню твоему соседу Корабельщикову, тот говорит, ты у себя в кабинете вообще не появляешься. А где тебя носит, никто не знает.

– Не могу сидеть в кабинете, где…

– Ах, боже ж ты мой, какие мы чувствительные! – по голосу чувствую, настроение у Дивакова вполне благодушное. – Ладно, обрадую: через день-два у тебя будет другой кабинет. Так что давай, ноги в руки и с утра дуй в Кремль, к Илюшину, а не то так и останешься в компании с призраком!

От Илюшина узнаю главную новость вчерашнего дня – вернувшись из Беловежской пущи, наш шеф принял два, как он полагает, стратегически важных решения. Первым назначил нового коменданта Кремля, Вторым повелел выселить все горбачевские службы из корпуса № 1, известного среди кремлевских старожилов как «Уголок». Теперь понимаю, почему сегодня, впервые за то время, что хожу в Кремль, дежурный на входе в президентский корпус, взглянув на мое удостоверение, не просто отдал честь, а снизошел до приветствия: «Доброе утро!». После вчерашнего постбеловежского переворота все, даже дворники, сметающие снег с брусчатки Ивановской площади, понимают, кто теперь Хозяин за краснокирпичной стеной и перед кем следует шапку ломать.

– Я изложил Борису Николаевичу свою позицию: пресс-секретарь – фигура публичная, а потому для него надо выделить кабинет и попросторнее, чем у других, и поближе к президенту. Шеф со мной, в общем-то, согласился. Но тут, знаете ли, к нему потянулись всякие ходоки со своими предложениями, – я догадываюсь, на кого намекает Илюшин, но вопросов по этому поводу не задаю. – В общем, мой совет: потерпите денек-другой с переездом. Пусть шеф сам определится, кто ему нужен поблизости, а кто может расположиться и подальше от его апартаментов.

Что ж, не торопиться, так не торопиться. В коридоре возле лифта встречаю заведующего канцелярией президента Валерия Семенченко, которого многие коллеги и в глаза, и за глаза называют не иначе как «революционный матрос Семенченко». Тот ковыляет с двумя большими сумками в руках, туго набитыми какими-то папками с документами. Бедняга не успел обжиться на одном месте, и тут на тебе – изволь переселяться на другое!

– И куда тебя на этот раз?

Спрашиваю из чистого любопытства, не более того. Реакция всегда улыбчивого и хлебосольного Валерия Павловича слегка озадачивает. Секунду-другую смотрит на меня с явной настороженностью, будто прикидывает: уж не вознамерился ли ельцинский пресс-секретарь покуситься на отписанную ему кремлевскую недвижимость? И, видимо, удостоверившись в моей бесхитростности, произносит, презрительно скривив рот, явно передразнивая чьи-то интонации:

– Пыль им, видите ли, от моих папок мешает! Поди ж ты, какие неженки. Раскомандовались тут, понимаешь. Куда Папа скажет, туда меня и переселят!

Как известно, больших начальников подчиненные меж собой, когда рядом нет посторонних, редко называют сообразно паспортным данным. Чаще пользуются какими-то кличками (не очень удачное слово, но лучше не смог подобрать). Иногда они уважительные, иногда не очень. А у нас, применительно к Борису Николаевичу, только уважительные. Фразы вроде: «Президент распорядился… Меня вызвал президент… Я должен подготовить для президента…» – такое большая редкость. Помощники Ельцина – те, если не по имени-отчеству, то чаще всего меж собой зовут его «шефом». Среди охраны бытуют «Хозяин» или «Дед». Доктор Григорьев и повар Самарин в разговорах используют притяжательное местоимение 1-го лица множественного числа: «Сегодня Наш не в духе… Завтра Нашего не будет…». Но с легкой руки Валеры Семенченко в последнее время в обиход вошло и как-то сразу прижилось довольно забавное – «Папа».

– Так Папа насчет тебя уже что-то решил?

– Мне далеко от Папы нельзя. Я всегда должен быть у него под рукой.

По тону, по выражению лица, по лихорадочному блеску глаз чувствую: кто-то крепко раздосадовал его с этим переездом. И кто знает, может, завтра и меня такая беда коснется? Возьмут да оставят в коморке со скверной аурой. Поэтому на всякий случай проявляю бюрократическую солидарность:

– Кому, как не вам с Илюшиным, быть у шефа под рукой! Это ж понятно, это не обсуждается. А что он все-таки про тебя решил?

– Пока прикидывает.

– Тогда куда ты все это добро тащишь?

– Свалю где-нибудь, а там видно будет.

Новые хозяева Кремля без принуждения и как нечто само собой разумеющееся восприняли его стародавнюю традицию – считать персональный автомобиль и рабочий кабинет мерилом влиятельности. Всем вдруг захотелось, чтобы его обслуживал автомобиль ГОНа, Гаража особого назначения, а кабинет был непременно на том же этаже, что и президентские покои, и желательно как можно ближе к ним. Каждый день узнаю про то, с какой страстью и беспощадностью некоторые из моих коллег борются за эти рудименты кремлевской сановности. А мне отчего-то они безразличны, даже не знаю отчего. Ни к кому не хожу, ни о чем не прошу, ничего не предпринимаю. Сижу у себя в Белом доме и, как советовал Илюшин, терпеливо жду, когда шеф определится насчет моего местожительства.