он выдохся и не может продолжать наступление. Мы сумели обескровить его. На время. Что будет через месяц или год — ведают только Шестеро.

На миг у нее появилась мысль, что все было зря. Столько жертв с обеих сторон. Но… нет. Не зря. Они не дали да Монтагу двигаться дальше. Он, в первый раз с начала войны, остановился, не одержал победу. Возможно, растерялся. Возможно, злится. Но точно ищет способы продолжить движение на Риону, а после уже дальше, на восток, в Алагорию. Скоро он узнает про мост.

В любом случае, теперь ему потребуются месяцы, чтобы восстановиться. Найти новых людей. Тех, кто согласится идти за человеком, которому благоволят шаутты. Создать новых других, взамен уничтоженных Шерон.

У них есть время, пока он растерян. Пока смотрит на юг. И она не спрашивала, что происходит. Почему она не чувствует Четыре поля. Куда они ехали? И так знала. Они обсуждали это с Мильвио еще в Рионе.

Туда, куда направились Бланка с Лавиани.

Она еще раз посмотрела на Тэо, сделавшего так много в этой битве, и выбралась из фургона, щурясь от яркого теплого солнца. Сон, тягостный и гнетущий, медленно разжимал когти, бледнел, становясь все менее реальным.

Два фургона, распряженные лошади, костер, десять человек, знакомые лица — ее гвардейцы. Они вставали со своих мест, заметив ее, кланялись. Она кивала в ответ. Радуясь каждому.

— Где остальные, сиор?

Тот замялся:

— Это все, кто есть, госпожа.

Сердце ее застыло, и произнесла Шерон через силу:

— Неужели рота погибла?!

— Что? О, нет, госпожа! Благодаря вашей защите, многие уцелели. Но сиор де Ровери сказал его светлости, что столько людей для вашей защиты не требуется. Почти сто человек слишком заметны, и попросил выделить лишь пятнадцать тех, кто готов. Вызвались все, поэтому тянули жребий. Пятеро, включая лейтенанта, вместе с сиором де Ровери сейчас в разведке. Места вокруг опасные.

— Спасибо, сиор.

Он неловко поклонился, хотел что-то сказать, но в итоге отошел к своим. Шерон постояла еще с минуту, прислушиваясь к себе.

Поляна, лес. За соснами блестит река, один из притоков Пьины, судя по небольшой ширине. Солнце теплым цыпленком прыгало по воде, дарило блики, говорило о лете.

Лето, вкуса которого Шерон в этом году так и не успела почувствовать.

Щебетали птицы, слабый ветер шумел в кронах деревьев. Одинокая бабочка с лимонными крыльями пролетела мимо, напоминая о Лавиани. Указывающая скучала без нее.

Она вышла к реке, медленной, величавой, сморенной жарким полднем. Тонкая полоска желтого песка, золотистые корни сосен, смолистый аромат и… смерть.

Снова смерть.

Яркая краткая слабая вспышка и оборванная тоненькая ниточка. Там, справа, за кустами, в воде. Она, уже зная, кто умер и почему, отправилась туда по едва примятой траве.

Ступила на влажный песок, так, что вода едва не касалась ботинок. Хотелось раздеться, залезть в теплую неспешную реку, смыть с себя всю грязь прошедших дней.

Но в заводи, по колено в воде, высоко подобрав юбку, завязав ее на бедрах узлом, стояла высоченная старуха. Пожалуй, она была самым высоким человеком, которого когда-либо видела Шерон. Чудовищно высоким, особенно если сравнивать с ростом самой указывающей.

Короткий ежик седых волос, пронзительные глаза, сильно сжатые решительные губы, морщинистое грубоватое лицо. Плохое лицо. Суровое, пережившее множество испытаний и готовое к новым.

В руках старуха держала палку, заостренную на одном конце, с мастерски сделанными деревянными зубьями. Она не шевелилась, смотрела в мутноватую воду. Движение было быстрым настолько, что Шерон удивленно моргнула, пытаясь понять, как вообще такое возможно.

Серебристая рыба трепетала на острие. Старуха сняла ее, бросила в мешок, болтавшийся на боку, где уже находились две пойманные ранее. Она никак не прореагировала на присутствие Шерон, сделала несколько осторожных шагов прочь от берега, на глубину, вновь застыла, поджидая следующую жертву.

Шерон, чувствуя странное присутствие, повернула голову влево, туда, где к шероховатой теплой коре сосны был прислонен меч. Она сразу его узнала, хотя видела мимолетно, едва ли не бежав. Слишком уж он был странным, широким, огромным, с витиеватой гардой и витой рукоятью.

Теперь Шерон могла подойти к нему. Он не отталкивал, не обливал яростью, не пытался защитить таувина, который был мертв уже столько веков.

Двуручник манил ее, и указывающая встала рядом, а потом, подчиняясь странному наитию, положила пальцы, ставшие удивительно холодными, на широкую плоскость клинка, сразу под гардой.

Закрыла глаза, вслушиваясь и наконец… понимая. Понимая, что сказал незнакомец, спасший ее из могилы. Теперь она знала, кто он был и что с ним стало. Может быть, не покажи браслет ей прошлое, Шерон бы сомневалась, но после гибели Мерк, не было никаких сомнений.

Печаль.

Первое чувство, добравшееся до ее сознания после этого открытия, было печалью. Густая, глубокая, тоскливая. Шерон поняла, что в стали спит сила, часть того, кто был всадником, о котором ей рассказал Мильвио.

Некромант. Тзамас. Такой же, как она.

Точнее он мог бы стать им. Если бы его жизнь не забрали ради… куска металла.

И вместо печали пришла злость.

Она прокралась на лисьих лапах, обернувшись пушистым хвостом, прислушалась к чувствам, оскалилась. Ее шерсть вспыхнула, сожрала лису, оставив от нее лишь жаркое, удушающее, давящее пламя.

Пламя бесконечной, безграничной, всепожирающей ярости. Шерон начало трясти, она сжала кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не повернуться к воде, не стать лицом к лицу с той, что убила его.

А теперь следовало убить ее. Бездушную тварь, способную заключать души тзамас в вечную клетку из железа. Чтобы те служили, подчинялись.

Мир стал белым, едва не трескался от ее дикой ярости, а потом все кончилось.

Она ощутила боль от прокушенной губы и кровь, текущую по подбородку. Боль отрезвила разум, сняла пелену с глаз, она вспомнила просьбу этого человека. Там, между мирами, где они встретились, когда указывающая возвращалась, а он уходил: «Не мешай той, кто придет вместе со мной. Как бы ни желала. Как бы я ни хотел».

О. Она очень хотела. И не давала ему обещаний, но…

Выдох. Вдох. Щебет птиц. Гудение стрекоз над рекой. Лето. Теплая длань солнца касается кожи.

Жизнь.

Шерон облизнула губу, чувствуя неожиданную приятную сладость собственной крови, вытерла рукавом подбородок, наконец-то повернулась.

Старуха двигалась удивительно тихо. Она вышла из воды и теперь стояла на песке, в десятке шагов, воткнув палку во влажный песок и наблюдая.

Почти минуту они смотрели друг другу в глаза.

Наконец старуха произнесла, осторожно роняя слова, и каждое было, точно металлический шарик:

— Какая воля. Я восхищена.

— Какая воля. Я восхищена, — повторил