Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно же, он был прав. Меньше знаешь — лучше спишь.
— Что я могу сделать, чтобы помочь моему сыну, мистер Коупленд?
— Поезд уже ушел.
— Вы действительно так считаете? Думаете, его жизнь кончена?
— Ваш сын отсидит пять, может, шесть лет. От того, что он сделает, находясь в тюрьме, и того, что он сделает, выйдя на свободу, и будет зависеть его жизнь.
Э-Джей показал мне конверт из плотной бумаги.
— Не знаю, что мне с этим делать. — Я молчал. — Человек прилагает все силы, чтобы защитить своих детей. Может, этим я могу оправдаться. Может, этим оправдывался и ваш отец.
— Мой отец?
— Ваш отец служил в КГБ. Вы это знали?
— У меня нет времени на пустые разговоры.
— Это материалы его личного дела. Мои люди перевели их на английский.
— Мне незачем их читать.
— А я думаю, в этом есть необходимость, мистер Коупленд. — Он протянул конверт. Я его не взял. — Если хотите узнать, как далеко может зайти отец, чтобы обеспечить детям лучшую жизнь, вы должны это прочитать. Может, тогда вы немного поймете и меня.
— Я не хочу вас понимать.
Э-Джей Дженретт по-прежнему протягивал конверт. В конце концов, я его взял. Он ушел, более не произнеся ни слова.
Я направился в кабинет, закрыл за собой дверь. Сел за стол, достал материалы. Прочитал первую страницу. Ничего интересного. Прочитал вторую, и, когда уже подумал, что ничто и никогда не причинит мне более сильных страданий, слова вспороли мне грудь и вырвали сердце.
Мьюз вошла не постучавшись.
— Скелет, который нашли около лагеря… Это не твоя сестра.
Я не мог говорить.
— Видишь ли, доктор О'Нилл нашла какую-то подъязычную кость. Формой похожа на подкову. В любом случае она сломана пополам. Это означает, что жертву, возможно, задушили руками. Но дело в том, что у молодых подъязычная кость не такая твердая, она больше похожа на хрящ. Поэтому О'Нилл провела рентгеновское исследование. Короче, скелет принадлежит женщине старше сорока лет, а может, и пятидесяти, но не девушке возраста Камиллы.
Я молчал. Смотрел на лежавшую передо мной страницу.
— Ты понимаешь? Это не твоя сестра.
Я закрыл глаза. И какая же тяжесть лежала на сердце!
— Коуп!
— Знаю.
— Что?
— В лесу не моя сестра. Это моя мать.
Сош не удивился, увидев меня.
— Ты все знал, не так ли? — спросил я.
Он говорил по телефону. Прикрыл рукой микрофон.
— Присядь, Павел.
— Я задал тебе вопрос.
Он закончил разговор, положил трубку на рычаг. Потом увидел в моей руке конверт из плотной бумаги.
— Это что?
— Материалы из личного дела отца. Достали в архиве КГБ.
Его плечи поникли.
— Нельзя верить всему, что там пишут. — Однако слова Соша прозвучали очень уж неубедительно.
— На второй странице написано, что сделал мой отец. — Я пытался изгнать дрожь из голоса.
Сош молча смотрел на меня.
— Он сдал властям моих бабушку и деда, так? Он тот самый человек, который предал их. Мой родной отец.
Сош молчал.
— Отвечай, черт побери!
— Ты не понимаешь…
— Мой родной отец сдал властям моих бабушку и дедушку? Да или нет?
— Да.
У меня перехватило дыхание.
— Твоего отца обвинили в том, что он допустил ошибку при родах. Я не знаю, правда ли это. Государство хотело добраться до него. Я рассказывал тебе, как тогда могли надавить на человека. Они бы уничтожили всю вашу семью…
— Он предал родителей моей матери, чтобы спасти собственную шкуру?
— Государство все равно расправилось бы с ними. Да, Владимир решил спасти своих детей, пожертвовав стариками. Он не думал, что все закончится так ужасно. Рассчитывал, что режим чуть прижмет их, ограничится легким внушением. Они побудут за решеткой несколько недель — не больше. Зато ваша семья могла начать новую жизнь. Твой отец предпочел дать шанс своим детям и внукам. Разве ты не понимаешь?
— Извини, не понимаю.
— Потому что ты богат и все у тебя хорошо.
— Не дури мне голову, Сош. Люди не продают членов своей семьи. Уж ты-то должен это знать. Ты пережил блокаду. Жители Ленинграда не сдавались. Что бы ни делали нацисты, вы все выдерживали с гордо поднятой головой.
— И ты думаешь, это мудро?! — рявкнул Сош. Его пальцы сжались в огромные кулаки. — Господи, какой же ты наивный! Мои брат и сестра умерли от голода. Ты это понимаешь? Если бы мы сдались, если бы отдали мерзавцам этот чертов город, Гавриил и Алина могли остаться в живых. Нацисты все равно проиграли бы эту войну, а брат и сестра выросли бы, завели детей, у них появились бы внуки, они дожили бы до старости. А вместо этого… — Он отвернулся.
— Когда моя мать узнала о том, что он сделал?
— Чувство вины не отпускало его, твоего отца. Думаю, твоя мать подозревала его с самого начала. Отсюда и ее презрение к нему. Но после той ночи, когда исчезла Камилла, он подумал, что она мертва. И сломался. Во всем признался жене.
Что ж, это укладывалось в общую картину. Жуткую картину. Мать узнала, что натворил отец, и не могла простить ему предательства своих родителей. Она заставила его страдать, не сказав ему, что их дочь жива.
— Значит, мать прятала мою сестру. Ждала, пока придут деньги Айры Силверстайна. А потом собиралась сбежать вместе с Камиллой.
— Да.
— Но без ответа остается главный вопрос, так?
— Какой вопрос?
Я воздел руки вверх:
— Как насчет меня, ее единственного сына? Как мать могла бросить меня?
Сош молчал.
— Всю жизнь я думал, что матери наплевать на меня. Что она убежала, даже не оглянувшись. Почему ты позволил мне в это верить, Сош?
— Ты думаешь, правда лучше?
Я подумал о том, как шпионил за отцом в лесах. Он рыл и рыл землю в поисках дочери. Я думал, он перестал рыть, потому что сбежала мать. Я помнил последний день, когда он поехал в лес, как он велел мне не шпионить за ним.
«Не сегодня, Пол. Сегодня я поеду один».
В тот день он вырыл последнюю могилу. Не для того чтобы найти мою сестру. Чтобы похоронить мать.
Как это сентиментально — мать там, где вроде бы покоилась моя сестра. Или дело в другом? Кто будет искать тело там, где уже обследован каждый кустик?