Учитывая, что встречи с клиентами происходили всегда за тридцать минут до окончания рабочего дня, аргументы бригадира действовали безотказно. Граждане скрашивали его тоскливое одиночество парой-тройкой купюр и приходили за пропажей в понедельник. Стоит ли говорить, что «пропажи», некоторое время назад уложенные заботливыми руками сортировщиков под лентой конвейера в ровные ряды, терпеливо ожидали своих владельцев, не успевших сообразить, как работает отечественная система «lost&found, нах».

Нашего бригадира звали Анатолий Иванович Бульба. Ему было пятьдесят семь. На его лице с плебейскими чертами сияли не по возрасту живые и любознательные глаза цвета разбавленного чая. Подписав мое заявление о приеме на работу, он поднял лист бумаги, посмотрел через него на свет, пожевал губами и сказал что-то вроде: «А работа у нас нормальная. Нормальная у нас тут работа. Не хуже, чем везде».

Он ходил на эту нормальную работу в белых кроссовках, черных джинсах и вылинявшем зеленом пиджаке, на лацкане которого блестел значок «Ветеран почтовой службы России». Под пиджак он обычно надевал водолазку цвета мокрого асфальта. Его любимыми присказками были: «убиться веником» и «устали кони, как весь пиздец». В остальном он говорил на нормальном русском языке, используя «нах» в качестве связующего междометия.

Другие члены бригады были похожи на него как внебрачные сыновья и старались держаться, одеваться и изъясняться, копируя манеру начальника. Это был очень дружный коллектив, почти такой же дружный, как и тот, в котором я проработал два года.

Довольно скоро коллеги начали пристально присматриваться ко мне, а в курилке пытались заводить неспешные разговоры, выясняя мое прошлое и настоящее. Похоже, что мое будущее у них вопросов не вызывало. Мне устроили пару проверок при упаковке поврежденных посылок, несколько раз у меня мифическим образом пропадали из корзин самые крупные почтовые отправления. Иногда заклинивала лента транспортера. Я очень хорошо знал, чем все это закончится. Иного сценария в трудовом коллективе быть не может. А еще раз проходить через процедуру «освоения на новом рабочем месте» не хотелось. Это было утомительно и неинтересно.

На первой же пьянке, на которую они меня позвали, я не стал дожидаться, пока Иваныч откашляется, высморкается и многозначительно станет держать речь «за коллектив». С ходу взяв инициативу в свои руки, я сообщил, что на почту направлен работать временно своим отцом, начальником налоговой инспекции, в качестве наказания за участие в мартовских беспорядках, пьянство и беспорядочные половые связи. Поскольку проверить сей факт возможным не представлялось, мужики переглянулись и уважительно со мной чокнулись.

На следующей неделе я снова оказался на месте упаковщика. Чтобы не выпадать из коллектива, я украл из четырех посылок вязаные шерстяные носки, электронный будильник, брелок в виде Эйфелевой башни и четыре упаковки презервативов. Брелок я выкинул в помойку на проходной, презервативы и будильник подарил Иванычу, а шерстяные носки оставил себе. Топили в общежитии нерегулярно.

Еще через два дня я сорок минут заменял в беседах с клиентами вызванного «на ковер» бригадира. Я поднял ставки взяток за розыск посылок более чем в два раза. Вернувшийся от начальства Иваныч наградил меня пятьюстами рублями и увесистой фразой: «Складно пиздишь». Больше в круговой поруке я не участвовал.

В конце месяца мне выдали «премию», которую я истратил на покупку пиджака, выловленного в корзине стокового гипермаркета, китайского CD-проигрывателя с треснутым дисплеем, и поцарапанного диска «Greatest Hits» неизвестного мне английского или американского певца. Пиджак был пошит из твида и имел окрас как у каурой лошади. Но главным его достоинством были костяные пуговицы. Я так и не смог понять, почему его уценили, такой он был красивый. Я радовался этой покупке ровно пятьдесят одну минуту – время переезда от станции метро «Домодедовская» до станции «Водный стадион». Проигрыватель работал безотказно, даже позволял себе изредка мигать дисплеем по утрам. Самое большое удовольствие я получил от прослушивания диска «Greatest Hits». Особенно я полюбил песню «Every day is like Sunday», которая, судя по вкладке с текстом, была написана специально для меня. Маленький человек в маленьком городе, проводящий свои унылые деньки в одиночестве. Там были очень точные строки:

In the seaside town

…that they forgot to bomb

Come, come, come – nuclear bomb.

Every day is like Sunday,

Every day is silent and grey.

Это вызывало во мне стойкие ассоциации с обезличенными рядами серых коробок у метро «Домодедовская». Райончик был так же отвратителен, как тот seaside town из песни, forgot to bomb. Вот только моря не было. Лишь уродливые, подернутые грязевой ряской лужи на мостовой…

У меня было очень мало вещей. Две форменных спецовки, пиджак, спортивный костюм, пара джинсов, зимняя куртка и костюм, родом из прежней жизни. В выходные я надевал пиджак с джинсами и черной футболкой, если ходил в кино. В остальное же время щеголял в украденной из посылки белой футболке с надписью «Korloff Racing Team». Что такое «Korloff» я не знал. Судя по слову «рейсинг», должно быть, марка спортивной машины.

Я ненавидел свою квартиру, мне постоянно хотелось из нее уйти. Время с десяти вечера до полуночи было самым тяжелым. Ты абсолютно один. Тебя не приглашают в гости, а тебе самому пригласить некого. Твой мобильный телефон, прежде неугомонный, молчит сутками. Я был бы рад висеть ночами в интернете или смотреть все телепрограммы подряд, но у меня не было ни компьютера, ни телевизора. Иногда за окнами слышался шум машин, но в квартире была тишина, будто ватой все обернули. Единственный предмет, издававший здесь звуки, – это закипающий чайник. Видимо поэтому я стал пить так много чая. Самое страшное в том, что ты знаешь: нет ни одного близкого человека, который думает о тебе в эту минуту. Ни одного близкого человека.

Я стал прислушиваться к стенам или смотреть в окно, стремясь уловить звуки чужой жизни. Понять, что в темноте меня окружает другое жилье, другие люди. Одиночество заставляет вжиматься в кровать, зарываться в подушки, укрываться с головой одеялом, потому что дальше будет только хуже. Все чаще я думал о том, что жить мне, в общем-то, незачем.

Все свободное время я проводил в поисках Ани. Дверь ее прежней квартиры мне открыл какой-то взлохмаченный клерк, подозрительно глядевший на меня сверху вниз. Прежде чем из глубины коридора донесся требовательный женский голос, клерк успел сообщить, что «никакой Ани тут нет», и они с женой проживают здесь уже лет сто, «примерно с марта».

Я шатался по скверам, в которых мы гуляли, сидел часами в наших любимых кафе, проводил ночи в клубах, где прежде тусовались ее знакомые, подолгу висел в интернете, прочесывая блоги, форумы, гостевые книги и поисковые системы. В ответ на введенные имя и фамилию мне сообщалось, что «по моему запросу ничего не найдено».

Но я не отчаивался. У меня даже появился ритуал. Каждое воскресенье, с восьми до половины десятого вечера я бродил по нашему любимому музыкальному магазину. Я ничего не покупал, но каждый раз ко мне подходили продавцы, предлагая свою помощь. Они стали узнавать меня в лицо. Мы здоровались как старые приятели, но я все равно ничего не покупал. Через некоторое время приветливость на их лицах сменилась подозрительностью. Но я не обращал на это никакого внимания. Я продолжал ходить сюда каждое воскресенье, но она так ни разу и не появилась.