Многие из тех, кто сумел прорваться из Искоростеня и избежать плена, собрались в Синявице – той самой, где боярин Величар со своими отроками стоял между битвой на Размысловом поле и попыткой разбить Мистину в заречном стане. Сюда же стянулись остатки его людей: без воеводы, поуменьшившись в числе, они не вмешались, когда толпа из города шла на прорыв.

– Касть облезлая, чтобы вас нор изнырял! – сорванным голосом бранил их теперь Коловей. – Ударили бы из-за реки, когда князь прорывался! Людей бы спасли, может, князя бы спасли! Зачем теперь торчите тут, какой от вас толк, в тур твою репу! Не люди вы, не дедов своих внуки, а песий кляп!

Те отругивались, но вяло. Все с трудом понимали, живы или нет, а в завтрашний день и не заглядывали. Неясно было, повернут ли русы от Искоростеня назад или двинутся сюда, но даже страха за собственную жизнь в людях не осталось. Придут… ну… тогда посмотрим… Где она, жизнь? Где дом, где родня? Где могилы дедовы? Где все двенадцать поконов родовых?

Коловей был одним из немногих, кто не утратил духа. Выбрав несколько таких же, сохранивших бодрость отроков, послал тайный дозор на Святую гору. Она стояла почти напротив Искоростеня и была защищена лишь валами, через которые можно было перелезть с любой стороны. В мирное время такое баловство не приходило никому в голову, однако теперь, затаившись в снегу на валах, можно было наблюдать за русским станом.

Так и стало известно: русы уходят назад, по Малинской дороге.

– Пойдем князя искать! – тут же решил Медведь, едва услышав об этом. – Ты со мной, брат?

Берест молча встал. Из четверых княжьих телохранителей остались они вдвоем. Младен и Летыш сгинули. Медведь говорил, что видел, как Летышу разрубили голову. А Младен, огромного роста, почти как сам киевский воевода Мистина, плечистый и мощный парень, нрава смирного и даже застенчивого, если не лежит где-то в куче трупов, то очутился в плену. За такого, как он, сильного, но смирного раба, русы дорого возьмут с греков либо сарацин…

Услышав, куда они собрались, Коловей нашел им еще пятерых отроков побойчее и дал лошадь – отобранную здесь же у весняков. Надо было спешить: вот-вот стемнеет, и тогда им не найти тело князя среди сотен других. А оставить до утра – ночью придут волки, да и морозом кучи трупов скует так, что никого уже не поднять, не повернуть. Берест надеялся справиться дотемна – он помнил место, где князь упал под ростовым топором оружника в варяжском шлеме.

На ходу припоминал, сосредоточившись на одной задаче. Ни о чем другом думать все равно не получалось. Голова была пуста, душа засыпана пеплом. Берест был одинок и перед осадой Искоростеня: в городе не было никого из его кровной родни, лишь те знакомцы из Доброгощи. Но теперь он чувствовал себя даже не листом, оторванным от родной ветки, – скорее листом, что ветер унес в поле, когда сам лес позади сгорел в пожаре. С прежней жизнью в своем роду он распрощался, когда уезжал из Малина, а теперь судьба отняла и надежду на другую жизнь, хотя бы похожую на прежнюю. Похоронив свой род, теперь он взял на себя тот же долг перед Володиславом – отцом всего рода деревского. От имени этого, тоже сгинувшего рода…

Как жутко было идти вдоль ручья ко рву! Им, семерым живым, среди семи сотен мертвых! Бесчисленные тела лежали неподвижно, но вороны тут и там вспархивали, заставляя отроков вздрагивать, оглашали воздух резким криком. Всех опять затрясло.

А завидев впереди нужное место, Берест застонал.

Место то самое – он нашел его по положению напротив скалы Искоростеня. Но теперь здесь лежали многие десятки тел! И не битва их здесь оставила. Судя по бороздам в примятом снегу, их притащили сюда уже после. Притащили, чтобы здесь прикончить. Ясно было почему – на всех телах имелись тяжелые раны. У кого голова проломлена, у кого живот распорот, у кого бедро развалено. И у всех – небольшое кровавое пятно под самой грудью. След последнего удара.

– Он упал вот здесь! – Берест горестно обвел руками берег и лед под ним.

– Зник те станься! – охнул кто-то.

– Этих всех тогда здесь не было!

– Ну а делать-то чего? – буркнул Медведь. – Мы не причитать пришли, это надо было баб пригнать. Давай, братки, за дело. Они окоченели уже, сейчас еще морозом прихватит – и не повернуть, не растащить. Вы двое – вон туда, на угол, в дозор. А мы все – искать.

Пятеро отроков принялись осматривать тела. Окоченевшие, те уже примерзли к земле, и заглянуть каждому в лицо удавалось с трудом. Поверх пластинчатого доспеха на Володиславе с утра был обычный серый сукман, и такие же сукманы даже не бросались в глаза среди грязного снега.

Быстро темнело. Из лесу доносился волчий вой. На опушке уже поблескивали искры звериных глаз. В предградье мелькнула огоньком лиса – тоже пришла угоститься. Наглые вороны не улетали от трупов даже при приближении людей, а на подходящих косились недобро: гляди, и тебя съем!

Пересмотрели все тела на берегу ручья и на льду под ним.

– Видать, нашли они его! – безнадежно мотал головой Тяжелко. – Увезли с собой.

– Ищи давай! – сердито обрывал его Медведь.

Темнота сгущалась. Искать приходилось почти на ощупь. И, ощупью, перевернув тело, завалившееся под самый обрыв берега, где с грязным снегом уже смешался мерзлый песок и остатки травы, Берест вдруг ощутил под пальцами кусающий холод железа…

Если бы не пластинчатый доспех под сукманом, они могли бы его и не узнать. Лицо Володислава было обезображено и залито кровью от ужасной раны – от лба через глаз и к самому подбородку.

– Он здесь! – выдохнул Берест и потянул тело из-под берега, на лед.

И охнул еще раз, осознав, что не так.

Тело не лежало застывшей колодой, так что даже руку не разогнуть. Оно было гибким, будто теплая кровь еще струилась в жилах… И свежая кровь обожгла грязные пальцы Береста, случайно коснувшегося засохшей корки на лице…

Отроки собрались вокруг него, радуясь, что тяжелые и горькие поиски завершены, но еще не поняв, что они нашли. А он сидел над телом, застыв и не в силах вымолвить ни слова. Нельзя было терять ни мгновения – скорее поднять, перевязать, постараться согреть… Но в груди будто стоял кол, горло перехватило, Берест не мог даже вдохнуть. Безумная надежда сокрушила его сильнее, чем черное отчаяние перед этим.

А когда тело все же подняли, на земле под ним блеснула замерзшая молния. Серовато-золотая, тусклая при гаснущем свете зимнего дня. Скатившись с обрыва к ручью, Володислав невольно прикрыл собой свое последнее сокровище – Ингорев меч.

Одолженную княгине юрту печенежский торговец Казанай, зимой живший на обычном дворе в Киеве, прислал вместе с велеблудом для перевозки и двумя челядинами, умеющими ловко и быстро ее собирать. И она уже не раз пригодилась Эльге в те дни, когда не находилось подходящего жилья для ночлега. Отроки укладывали на землю или на снег еловый лапник, поверх него – толстые валяные кошмы, оставив промежуток в середине. Навешивали резную деревянную дверь, разводили огонь – дым уходил в нарочно оставленное в кровле отверстие, – и вскоре в юрте становилось тепло, как в избе. Толстый войлок стен надежно защищал от снега, ветра и дождя.