Эмери поднялся. Мимо провели лошадь, очень тонконогую, с настороженно развернутыми ушами. Ее длинная грива почти достигала мостовой. Эмери мимоходом погладил лошадку — пальцы ощутили шелковистую шкуру, играющие мышцы.

Пробежал человек в красном балахоне, с коричневым лицом. Эмери увидел, что бесформенное пятно сползает по лицу бегущего на грудь и плечи: кто-то из возмущенных конкурентов в качестве последнего аргумента во время спора за лакомую кучу бросил в соперника навозом. Вероятно, такое случалось на ярмарках нередко, потому что никто из видевших эту сцену не был удивлен.

Пьяный, ошеломленный, Эмери брел по улицам и не знал, на что решиться: то ли купить в самом деле лошадь, то ли найти себе сговорчивую подружку, то ли напиться и заснуть где-нибудь на куче сена. Он решил положиться на судьбу.

Симфония кипела вокруг него, то распадаясь на отдельные темы, то сливаясь в странную какофонию; гармонии скакали, сменяя друг друга, и некоторые резали слух, а от других щекотало в животе. Эмери знал, что некоторые гармонии из тех, что ему слышались, давно уже не применяют — они звучат слишком странно для современного слуха; и тем не менее увиденное и пережитое в Дарконе требовало именно их, старинных, но не устаревших, таких же древних, как сам этот праздник. Для того чтобы записать такую музыку, нужно дня два покоя. И инструмент. Несбыточные мечты.

Неожиданно на Эмери наскочил Кустер. Эмери едва узнал своего возницу. Куда подевалось меланхолическое лицо вечно печального поэта! Водянистые светлые глаза Кустера пылали синим огнем, белые волосы стояли дыбом и были перепачканы чем-то серым; щеки светились румянцем, который — если бы не широченная, чуть безумная улыбка — можно было бы счесть чахоточным. На рубахе Кустера прибавилось пятен, от него разило конским потом.

Схватив руку Эмери, Кустер несколько раз колюче поцеловал её, а затем восторженно закричал:

— Сейчас скачки! Идем!

И побежал, ввинчиваясь в толпу. Эмери последовал за ним.

Скачки проводились на равнине под стенами Дарконы. Согласно традиции, участвовали только новые лошади — те, которые сегодня сменили хозяев. Ни седел, ни стремян не полагалось; более того, участники скачек выступали обнаженными. И, как всегда, среди этих отчаянных голов находились одна-две женщины, и вот они-то привлекали наибольшее внимание.

К скачкам готовились томительно долго: расставляли факелы, вымеряли дистанцию. Судьи спорили — чье мнение будет считаться окончательным. Натягивали ленту, которую сорвет грудью лошадь-победительница. Богатые горожане и те из гостей ярмарки, кто хотел выказать свое удовольствие от праздника, складывали деньги и различные драгоценные вещицы в бочку — приз для победителя.

В шелковом шатре ждали участники соревнований; оттуда доносились крики, гремела посуда — многие перед началом заезда изрядно выпивали. Случалось, во время этих скачек кто-нибудь падал с лошади и разбивался насмерть. Впрочем, такое происходило очень нечасто.

Лошади, привязанные поодаль, беспокойно ржали, Нанятые конюхи угощали их морковкой, гладили, пытаясь успокоить. То и дело по равнине проносились всадники — в седлах, полностью одетые, — трудно было удержаться на месте, когда сама земля гудела под ногами, словно бы обуреваемая жаждой вновь и вновь вздрагивать от копыт.

Чуть поодаль танцевали: хватая друг друга за бока, подскакивали, подпрыгивали и верещали молодые люди. Несколько раз в толпе Эмери видел Кустера: тот был вездесущим и мелькал повсюду, но так же стремительно исчезал.

Наконец стемнело, и факелы вспыхнули ярче, чем звезды. Обе луны поднялись в небо одновременно, заливая землю смешанным светом. Сегодня левитация была невозможна, а лучи, простираясь над землей без соприкосновений, озаряли ее уверенно и ярко.

Вывели коней. Распахнулись шторы шатра, и на равнину выбежали соперники. Они рассыпались в стороны, каждый направляясь к своей лошади. Далеко не все из этих обнаженных людей были юными красавцами. Большинство, как установил Эмери, были в возрасте: мужчины за тридцать, двое или трое с изрядным брюшком. Но лунный свет скрадывал любые недостатки фигуры. Все они сейчас представали взору прекрасными — дерзкими, полными сил и уверенности в себе. Багровые пятна пламени скакали по блестящей от пота коже, отражались в глазах, сияющих после выпитого вина.

Женщина среди сегодняшних всадников была одна. Эмери не сразу заметил ее, но, различив среди прочих соревнующихся, не мог больше оторвать взора. Она была очень высокой, почти как мужчина, тощей и дочерна загорелой. Все ее тело было разрисовано красными узорами — она пользовалась краской из толченых минералов и овечьего жира. Спирали обвивали ее жилистые руки, круги и лепестки разбегались по грудям и животу, а с лица сползали зигзаги и слезы.

Правилами скачек такое дозволялось в тех случаях, если всадник намеревался хоть немного скрыть свою наготу. Обычно к этому средству не прибегали, считая подобные увертки ниже своего достоинства.

Но эта женщина вряд ли желала прятать свое обнаженное тело под узорами. Скорее напротив: спирали, круги и зигзаги лишь подчеркивали обнаженность, делали её ещё более желанной и обольстительной.

По мнению Эмери, она знала толк в этих делах. Без узоров вряд ли кто-нибудь так пожирал бы глазами её костлявые бедра или мысленно перецеловывал длинные пальцы ног, унизанные перстнями.

Волосы у нее были черные, и она носила их распущенными, не слишком потрудившись расчесать. Несколько раз Эмери ловил взгляд блестящих глаз, расширенных, способных вместить в себя всю эту ночь — с ее азартом, похотью и опьянением.

В небо взвилась зажженная стрела, и скачка началась. На первом круге сразу сошел один из юношей — его лошадь перепугалась факелов и понесла. Под общий хохот он унесся в ночь, и из темноты долго доносился его отчаянный голос: лошадь отказалась слушаться незнакомого всадника.

На втором круге двое упали на землю, причем один расшибся довольно сильно. Оставались еще пятеро соперников, и женщина уверенно шла то второй, то третьей, а то и вовсе вырывалась вперед. Ее волосы развевались, как конская грива, ноги, поджатые так, что ступни лежали почти параллельно земле, сильно сжимали бока лошади. Эмери видел, что она использует перстни как шпоры: еще одна хитрость, на которую здесь закрывали глаза.

Пятый круг. Шестой. На седьмом у женщины остался только один достойный соперник, немолодой и довольно тучный мужчина с крашеной бородой. Наездница вырвалась вперед, и тут случилось нечто неожиданное: юнец, которого норовистая лошадь унесла прочь, вернулся. Толпа раздалась в стороны, когда послышалось дикое ржание и бешеный стук копыт. Парень ворвался на равнину и помчался между рядами факелов навстречу всадникам, от финиша к старту.

Эмери увидел почти у самого своего лица взметнувшиеся в воздух копыта, затем — всплеск густейших черных волос и конской гривы, сплетенных между собой, точно две волны, столкнувшиеся под бурным небом, а после — изогнувшееся луком женское тело. Эмери метнулся вперед, и падающая всадница рухнула как раз ему на руки. Оба очутились на земле, в пыли, и мимо них с грохотом пролетел всадник, ставший победителем.