К тому же от них стал намечаться положительный эффект – позитивная энергия, расточаемая Аркадием, была замечена клиентурой, и ее поток даже стал увеличиваться. О полноценном расширении практики, конечно, речи пока не шло, но при сохранении динамики через некоторое время вполне можно было бы подумать и о расширении «предприятия». В общем, все было хорошо! И даже лучше!

Если бы, конечно, не пробки, вернувшиеся в Москву после окончания жесткой фазы пандемии. Они, к сожалению, никуда не делись. И это было единственное, что по-настоящему бесило Кузнецова. Так как ему вновь приходилось терять почти по четыре часа каждый день, чтобы добраться из дома до своего кабинета и обратно. А уже привыкнув к удаленке, делать это было сложновато. Впрочем, даже досадную потеряю времени Аркадий пытался использовать с толком и не терять при этом душевного равновесия. Он перестал слушать музыку, пересев на аудиокниги. Вновь открыл для себя классику русской литературы, оказавшуюся для него настолько многогранной, что периодически заслуженный и, естественно, весьма образованный психолог чувствовал себя интеллектуальным пигмеем по сравнению с глыбами русской словесности. Впрочем, и это его не смущало. Аркадий был готов впитывать все как пылесос: любые новые мысли, любые позитивные эмоции, любое знание. Как будто рухнула невидимая стена, купировавшая его сознание, а ее разрушение сделало Кузнецова открытым и счастливым человеком. Метаморфоза была настолько удивительна для него самого, что под легким давлением суеверного страха он старался не верить в происходящее, чтобы «не спугнуть». Ему очень хотелось жить всей возможной полнотой жизни и ни за что не останавливаться!

Разве что в пробках. Сие – без вариантов. И, конечно же, на Большом Каменном мосту. На нем она, по обыкновению, достигала циклопических размеров, осложненных затяжной реконструкцией. Поэтому сотни тысяч москвичей и гостей столицы были вынуждены на протяжении долгих месяцев наблюдать, как специалисты среднеазиатской наружности вгрызаются в недра натруженного моста, сузив его пропускную способность до полутора полос в сторону центра. Что они делают там столько времени, было решительно непонятно, так как работы не прекращались даже во время пандемии. Возможно, пытались разведать наличие залежей полезных ископаемых. Может быть, даже плутония.

Как бы там ни было, пробка эта, ставшая уже местным специалитетом, отнимала кучу времени. Так было и в этот прекрасный день. Прекрасный, потому что Кузнецов в отличном расположении духа отправлялся на работу. К его собственному удивлению, был он выспавшимся, свежим и максимально готовым выслушать все заблудшие души с омраченным сознанием, фигурировавшие в его текущем расписании. Все внутри его пело. И никакие сомнения, казалось, не могут омрачить позитивный настрой. Если бы ему кто-то напомнил, каким он был всего пару лет назад, как его выматывал ежедневный рутинный путь на работу, с каким трудом он заставлял себя слушать опостылевших, в общем-то, клиентов, Кузнецов такому человеку не поверил бы ни за что. И сам бы удивился перемене.

Впрочем, кое-что в нем оставалось стабильным. А именно приверженность к некоторым ритуалам, столько раз спасавшим в сложные психологические периоды. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, оказавшись в привычной «большекаменной пробке», Кузнецов, по традиции, начал прогонять перед глазами картинки древней Москвы, прорастающей из окружавших ее когда-то лесов. Ему очень нравилось, как менялась фактура и форма кремлевских стен, как ландшафт из деревенского превращался в городской, как увеличивалось количество людей, снующих туда-сюда через Боровицкие ворота.

Фантазии психолога продолжались до того момента, пока он не дотолкался до гребня моста, с которого открывался один из красивейших видов на столицу. Справа от машины Аркадия сиял малиновыми звездами, подсвеченными ярким осенним солнцем, Кремль, окруженный желто-оранжевыми деревьями на фоне безоблачного голубого неба, ставшими еще более яркими. Слева белела громада храма Христа Спасителя. Золотой блеск его куполов радостно перекликался с отсветами на голубовато-серых небоскребах Сити, высящихся вдалеке за храмом и монументальной константой МИДа. Все три архитектурные доминанты, казалось, передают друг другу преемственность от одной эпохи к другой. И это ощущение лишь усиливала статуя князя Владимира на Боровицком холме, обращенная благословляющим крестом в сторону храма. А впереди бело-зелеными цветами красовалось здание дома Пашкова. Дополняющие, а не соперничающие между собой (как многие напрасно думают) архитектурные вершины как будто воплощали в себе квинтэссенцию Москвы – сплава разных эпох, культур и центра многочисленных интересов: власти, духовности, дипломатии, бизнеса, науки et cetera. И в свете яркого, хоть уже и холодного солнца выглядели потрясающе символично.

Кузнецов под аккомпанемент «Времен года» Вивальди с восторгом любовался открывшимся перед ним великолепием. И наливался уверенностью, что вот сейчас воспарит вместе с барочными скрипками куда-то в лазурную высь. Однако в момент, когда мелодия на пике интенсивности проливалась летней грозой в безумном по красоте крещендо, снаружи ворвался мерзкий звук, перекрывший все звуки вокруг и скомкавший настроение дня, – над городом завыли сирены. Они были неуместны и сразу же оказались в диссонансе с окружающей действительностью. Точнее, они сами стали новой действительностью, которой не хотелось. В первый момент Аркадий даже подумал, что все еще витает в своих «кремлевских» фантазиях. Настолько нереальным было происходящее. Но нет. Звук был. Он нисколько не утихал. А, наоборот, становился громче. К сирене на здании Генерального штаба добавился голос товарки на башнях Кремля, им вместе ответила высотка МИДа. Потом сотни сирен подхватили эстафету и разнесли по всему городу. Автомобили и прохожие, напротив, как будто затихли, притаившись перед странным явлением. Казалось, что вся Москва в унисон думает одну мысль: «Надеюсь, это просто учения».

К сожалению, надежды оказались напрасными. Вслед за сиренами громкоговорители заговорили человеческим голосом. «Граждане! Воздушная тревога!» – механически произнес мужской баритон в затаившейся от страха и неожиданности Москве. Его вновь сменили сирены. Потом – снова голос. Так продолжалось две-три минуты. Пока к сиренам воздушной тревоги не присоединились автомобильные. Оцепеневшая было пробка оживилась.

Водители стали выходить из автомобилей, чтобы посмотреть на кортеж, выезжающий из Боровицких ворот. Перед этим, еще до тревоги, гаишники успели освободить площадь перед памятником князю Владимиру и проезд с Моховой на Воздвиженку. Из открытых кремлевских ворот выкатилась кавалькада из черных мускулистых автомобилей с вкраплениями резвых белых мотоциклов. Мощные внедорожники прикрывали со всех сторон два длинных бронированных лимузина с президентскими штандартами. Они пулей вылетели на площадь. Но вдруг резко остановились. Настолько стремительно, что один мотоциклист даже умудрился завалиться набок, не справившись с инерцией. Из обоих лимузинов и некоторых джипов выскочили широкоплечие парни в похожих темных костюмах, чтобы открыть дверь машины и взять в кольцо невысокого человека, спокойно проследовавшего к статуе равноапостольного князя. Остановившись перед ней, он некоторое время смотрел на лик