что в родном доме и углы помогают. Вот в наших сугробах и засели фашистские танки на днище, став нашей мишенью. Скоро немцы очухались и открыли ответный огонь. У них было больше техники, но нас выручила внезапность. Немецкие танки превращались в пылающие костры. Начался плотный артиллерийский огонь с обеих сторон. Из-за прямых попаданий противника заклинило башню нашего танка, перебило механизм включения скорости.

В этой сложной обстановке наш танк оказался во время затишья между своими и врагами. Ночью мы принялись за ремонт.

„Рус, сдавайся!“ — кричало немецкое радио.

Ещё бы! За пленного советского танкиста немцу полагался десятидневный отпуск домой. Конечно же, хотелось врагу зафиксировать, как русский танкист пал духом и сдаёт Москву. Потому и кричал фашист до хрипоты: „Рус, сдавайся!“.

Как только машина получила возможность дать задний ход, мы соединились со своими. Я не чувствовал рук, было обморожено и лицо. Врач, оказав помощь, запретил вести танк, но остановить нас было невозможно, мы вновь шли вперёд».

В автобусе было тихо, только голос отца о битве под Москвой доносился до Анатолия. Он выпрямился, расправил плечи. Был уверен, что никогда не подведёт отца, не замарает честь советского солдата…

Помнить, нельзя забыть!

Эта единственная фотография моего двадцатипятилетнего отца Войтенок Фёдора Иосифовича, уцелевшая после пожара — летом 1953 года. Сделана она по окончании самой кровопролитной и самой жестокой Великой Отечественной войны.

В моей памяти жива чёткая картина: по узкой тропинке через колхозный сад, размахивая руками, широкой стремительной походкой приближался отец.

Мама сажала в огороде тыкву, я помогала ей. Поравнявшись с нами, он бросил на ходу: «Где лежит моя орденская книжка?» Он был взволнован и суетлив.

«Зачем она тебе понадобилась?» — вопросом ответила мама.

«Где я спрашиваю?» — уже рассердился отец и гневно добавил: — «Они говорят, что я не имею права открывать памятник погибшим односельчанам, что нет у меня такого ордена Отечественной войны I степени».

«Лежит на месте, где и лежала», — тихо ответила мама.

Уже через минуту с орденской книжкой в руках отец мчал к сельскому клубу.

9 Мая 1967 года именно он открывал памятник воинам — землякам, погибшим в боях за Родину.

Мой отец был великолепным гармонистом. Выходил на улицу, садился на лавочку и начинал свои переборы. Я, усаживаясь рядом, всегда просила: «Папка, сыграй „Напрасно старушка ждёт сына домой“. Он никогда не отказывал единственной „дочечке“. Но, пропев слова „Ей скажут, она зарыдает“, замолкал, скрипел зубами, отворачивал от меня лицо.

Теперь я понимаю: он плакал… молча…

Папка умер 5 апреля 1969 года, прожив всего лишь 49 лет.

Примечание. Своему отцу гвардии лейтенанту командиру взвода 148 ОИТП танкистов-тральщиков и его однополчанам я посвятила вторую книгу трилогии „Между жизнью и честью“. Над ней я работала не один год, собрала множество документов, получила документы и даже фото, где он изображён в начале своей службы в 1940 году из ЦАМО. Но… Даже не имея этого множества, военные дороги отца можно охарактеризовать одним словом „СМЕРТНИК“. Он дважды смертник: не единожды бывал в войсках прорыва, находясь в Резерве Ставки ГК; когда делал проходы в минных полях для живой силы и вооружения КА.

Будучи механиком-водителем Т-34, мой отец прошёл все Ржевские земли, пролил там свою кровь.

* * *

И вот я уже студентка педучилища. Помню, в сельском Доме Культуры был концерт в честь Дня Победы. Я исполняла, как обычно, несколько песен. Когда пропела:

Над Курганом ураганом, всё сметая, война пронеслась. Здесь солдаты умирали, заслоняя сердцем нас…», поднялся на сцену фронтовой друг отца (мой крёстный отец) Сычёв Александр Степанович со слезами на глазах. Обнял меня, расцеловал со словами: «Спасибо, доченька»

Я очень смутилась и отошла в сторону. Сейчас бы, конечно, я не отшатнулась. Я обняла бы его и пролила вместе с ним слезу горючую.

Спустя пару дней крёстный пришёл к нам домой. Мы сидели и разговаривали о моей учёбе, о жизни. Он похвалил меня за военные песни и спросил: «Дочь, ты хорошо представляла то, о чём пела». Я ответила неопределённо, дескать, папка рассказывал, как Москву защищал, как немцев морозила наша русская зима, они даже женскими рейтузами укрывали голову. — «Братья твои старшие, наверно, больше знают, — задумчиво произнёс мой крёстный. — Мальчишки — народ любопытный».

И боевой товарищ моего отца Сычёв Александр Степанович начал свой рассказ…

«Отцу твоему повезло. Он вёл танк в Москве на параде 7 ноября 1941 года. И сразу же в составе Западного фронта отправился защищать нашу столицу. Я немного позже был призван, потому что моложе его. Но мы встретились и больше не разлучались до конца войны.

Запомни, дочка, успех и поражение танка во многом зависели от твоего отца. В начале войны он был механиком-водителем. На него ложилась львиная доля ответственности за боевую машину, а значит, и за жизни своих товарищей в бою. Только его мастерство, энергичное маневрирование могли обеспечить выживание экипажа под шквальным огнём. Танкисты в шутку называли его „Безбашенным“».

«Это почему же?» — прервав крёстного, обидчиво спросила я.

«Не обижайся, дочка, это прозвище выдали ему как награду: уж очень увёртливый он был на поле боя, никогда фашист не выводил из строя башню его танка, словно её и не было. В ту пору мало