Как продолжатель меценатских традиций боткинской семьи и молодой, но уже авторитетный коллекционер и знаток искусств, Сергей Дмитриевич был избран в 1892 году членом комитета по устройству выставки произведений из частных коллекций в пользу пострадавших от неурожая. Выставка прошла с большим успехом в Историческом музее на Красной площади. Экспозицию составили 218 картин и 1500 художественных изделий из серебра, бронзы, фарфора и т. п. Выставка показала, считает С. Д. Боткин, сколько в Москве имелось художественных богатств у частных лиц, в том числе работ иностранных мастеров как старой школы, так и XIX века, особенно французской школы. «Большинство из этих сокровищ находилось в собственности русского дворянства. Торгово-промышленный класс, столь богатый в этом отношении во Франции, в России еще не интересовался искусством, за очень малым исключением», к которому принадлежала, по твердому убеждению автора, и семья Боткиных. Торгово-промышленный мир, по его словам, только «медленно разгорался любовью к искусству», лишь «в самом конце XIX века… принялся с энтузиазмом за собирание коллекций предметов искусства». Сам Сергей Дмитриевич позднее получил признание как коллекционер произведений искусства Дальнего Востока. Кстати, и его брат, Петр, также увлекся Дальним Востоком, специализируясь на эмалях.

В том же 1892 году Сергей Дмитриевич окончательно покинул Москву, поступив в Министерство иностранных дел. С этих пор его жизнь почти целиком связана с дипломатической службой. Лишь во время своих летних отпусков он находил возможность вырваться «в деревню», в Таволжанское имение Боткиных, где, как один из пайщиков предприятия, он тоже считался «хозяином» и с удовольствием вникал в сельскохозяйственные дела. В 1913 году, будучи уже крупным дипломатическим чиновником, имея придворный чин, С. Д. Боткин присутствовал на торжествах в Москве по случаю 300-летия царствующего дома Романовых.

Начало Первой мировой войны застало его в Берлине, где он работал в русском посольстве. В годы войны С. Д. Боткин с семьей (женой Ниной Евгеньевной, сыном Борисом и двумя дочерьми, Софией и Ниной) жил в Санкт-Петербурге, а во время революции переехал в Москву. Сын его по окончании военного лицея стал офицером, воевал, затем примкнул к Белой армии и вскоре был убит в бою под Ростовом. После смерти сына положение Боткиных стало опасным и, переправившись через Киев и Константинополь, они обосновались в Берлине. Здесь Сергей Дмитриевич занялся общественной работой. В течение семнадцати лет он, глубоко верующий человек, возглавлял Объединение русских национальных организаций в Германии – учреждение, защищавшее интересы Русской православной церкви за рубежом, много писал. В 1935 году С. Д. Боткин с семьей переехал в Париж. Скончался Сергей Дмитриевич в 1945 году, похоронен он на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Известным ученым, медиком, продолжателем дела своего отца, Сергея Петровича Боткина, был его старший сын Сергей Сергеевич (1860–1910). Он являлся одним из крупнейших специалистов, врачей-терапевтов в стране; возглавлял кафедру инфекционных болезней в основанной его отцом академической терапевтической клинике в Петербурге, был профессором кафедры факультетской терапии Военно-медицинской академии. Наряду с этим, Сергей Сергеевич, как все Боткины, был страстным коллекционером. Он с юности был знаком со многими художниками, постоянно общавшимися с его отцом и другими членами семейства Боткиных. В начале 1880-х годов он даже был помолвлен с дочерью художника И. Н. Крамского, Соней. Как вспоминает в своей книге старшая дочь П. М. Третьякова, Вера Павловна Зилоти, Крамской «написал портреты, почти парные, Сергея Сергеевича и Сони…Когда Соне показалось, что она «ошиблась»… портрет Сергея Сергеевича ушел в дом Боткиных…» Позднее, осенью 1890 года, С. С. Боткин женился на другой дочери Третьякова, Александре Павловне, известной впоследствии своей книгой воспоминаний об отце. Свою прекрасную коллекцию рисунков С. С. Боткин начал собирать отчасти под влиянием П. М. Третьякова. Нужно сказать, что зимой 1897 года еще одна дочь Третьякова, Мария, младшая и самая любимая, выйдет замуж за одного из Боткиных. Так что семейства Боткиных и Третьяковых были крепко связаны не только духовными, но и родственными узами.

И. Н. Крамской

Супруги Боткины пользовались известностью как крупные меценаты в художественном мире. Сергей Сергеевич продолжил традиции «боткинских суббот» и был душою нескольких художественных кружков в Петербурге, в частности «Мира искусства», где его считали «своим человеком». Портреты членов его семьи писал В. Серов. Александра Павловна после смерти отца в 1898 году стала одним из членов комиссии по управлению его галереей. Она также участвовала в коллекционерской деятельности своего мужа. Супруги Боткины принимали участие, вместе с другими видными меценатами, в финансировании и организации ряда выставок русских художников нового направления как в России, так и за рубежом. Некоторые из них стали крупными вехами в истории русского изобразительного искусства.

Еще один сын знаменитого основателя русской клинической школы С. П. Боткина, Евгений Сергеевич (1865–1918), также избрал медицинскую карьеру. В отличие от отца и старшего брата, он был в основном врачом-практиком. Сергей Петрович не только сумел привить своим сыновьям любовь к избранной профессии, стремление к высокому профессионализму, но и воспитать в них чувство нравственного долга перед людьми и своей родиной, высокую духовность, свойственную многим Боткиным. Эти черты ярко проявились в судьбе Евгения Сергеевича. Во время русско-японской войны он находился в действующей армии, был главным врачом 1-го Георгиевского госпиталя Красного Креста в Ляояне.

Вскоре после войны, видимо по примеру отца, были опубликованы его письма с фронта к жене в виде отдельной книги, которая раскрывает высокие душевные качества этого глубоко верующего, незаурядного человека. О причинах опубликования книги он пишет кратко – это веления совести: «Если бы все, бывшие на этой войне, поступили так же, и все, сохранившие о ней свои заметки или письма, сделали бы их достоянием желающих, то из всего множества фактических данных, которые этим путем бы накопились, и составилась бы наиболее яркая и верная картина пережитого Россией испытания».

Вся книга проникнута размышлениями о нравственном состоянии русской армии и страны. «Я удручаюсь все более и более, – пишет он в письме жене от 16 мая 1904 года, – ходом нашей войны, и не потому только, что мы столько проигрываем и стольких теряем, но едва ли не больше потому, что целая масса наших бед есть только результат отсутствия у людей духовности, чувства долга, что мелкие, личные расчеты ставятся выше понятия об Отчизне, выше Бога».

Боткин противопоставляет эту бездуховность и эгоизм верхних слоев «безропотному» героизму рядовых солдат, простых людей. «Никто из них, – замечает он, – не жалуется, никто не спрашивает: «За что, за что я страдаю?» – как ропщут люди нашего круга, когда Бог посылает им испытания».

Его восхищение стойкостью рядовых солдат проглядывается в письмах не раз: «Мы не имеем в достаточном количестве новейшего образца пушек. Куропаткину не подвозится достаточное число войск. Под Тюренгеном мы потеряли батареи, и сражение, которое по геройству 11-го и 12-го полков и большинства батарей, костьми легших за свое святое дело, должно бы остаться в истории, как геройский подвиг…» И добавляет: «Не знаю, как бы я пережил все эти события в Петербурге, ковыряясь в обыденных, мирных делах. Только и спасает хоть некоторая непосредственная прикосновенность к этому великому испытанию, ниспосланному бедной России».