— Та часть тела, в которую попала эта подлая пуля, — добавил Смирнов, — у моих клиентов из уголовного мира зовется «жопье ухо». Это жировой валик над бедром. Зеки, для того чтобы попасть в больничку, обычно протыкают его какой-нибудь подходящей острой штукой. А тут, спасая Гордеева от летевшей совсем не в него пули, Веремеев незаметно выстрелил в гордеевское жопье ухо из приспособления, под которое подходил снайперский патрон. Потом раненый вождь произнес страстную речь к обожавшему его в ту минуту народу.

Гордеев, сидевший во главе стола, резко встал. Исказился лицом: бок-то действительно сильно побаливал.

— Я арестован?

— Пока Веремеев и Рябухин не дадут изобличающие вас показания, вы свободны, как ветер, — вежливо ответил Смирнов. — Часов на пять-шесть. Наверное.

Гордеев вышел из-за стола и, ни с кем не попрощавшись, покинул зал.

— Он решится, Дед? — тихо спросил Сырцов.

— Ему некуда деваться, Жора. Для нашего Наполеончика Колыма навечно вряд ли чудится островом Святой Елены.

Корнаков встал, прошел к столу и уверенно сел на председательское место. Достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

— Я, мои друзья, наивно полагал, что в свое время прочитал все произведения Льва Николаевича Толстого. Но, оказалось, не все. Один умный человек, Александр Иванович Спиридонов, познакомил меня со статьей «Правительству, революционерам и народу». И вот что там написано. «Для того, чтобы положение людей стало лучше, надо, чтобы сами люди стали лучше. Это такой же трюизм, как то, что для того, чтобы нагрелся сосуд воды, надо, чтобы капли ее нагрелись. Для того же, чтобы люди становились лучше, надо, чтобы они все больше и больше обращали внимание на свою внутреннюю жизнь. Внешняя, общественная деятельность, в особенности общественная борьба, всегда отвлекает людей от внутренней жизни и поэтому всегда, неизбежно развращая людей, понижает уровень общественной нравственности. Понижение же уровня общественной нравственности делает то, что самые безнравственные части общества все больше и больше выступают наверх… Устанавливается порочный круг: вызванные борьбой худшие части общества с жаром отдаются соответствующей их низкому уровню общественной деятельности, деятельность же эта привлекает к себе еще худшие элементы общества…»

Жутковато тут все совпало. Долго все молчали. Как всегда, первым не выдержал Степан:

— Что мы скажем людям, сознательно, именно сознательно поверившим нам? Что мы малость подзапутались, а «Молодая Россия» — пакостная затея нескольких негодяев?

…У него были ключи от боевого веремеевского «хаммера». Он уселся за руль и прежде, чем включить мотор, извлек из потайного кармана пиджака секретный мобильник и нажал на нужную кнопку. Почти тотчас ответили.

— Это я, дядя Ваня… Нет, не совсем в порядке… Телефонным разговором не обойдемся, нужна встреча. И не дома, не на даче, не в офисе… Через полчаса жду тебя на своем БМВ у нового здания Академии наук. А там в Нескучном погуляем.

…Встал со своего стула Сырцов. Поднялся и Смирнов. Неожиданно заговорил младший:

— Степан, я слышал ваши последние слова на митинге и хочу повторить их: «Люди, думайте! Прошу вас думать, люди!»

— И разрешите нам откланяться, — добавил Смирнов. Вдвоем они покинули зал заседаний.

Степан Евсеев тоскливо и требовательно давил взглядом на Василия Корнакова.

— Ну что ты на меня смотришь?! — не выдержал, взъерошился Василий.

— Мы самораспускаемся? — негромко спросил Степан.

— Мы объединили тысячи и тысячи людей. Мы, — подчеркнул Олег. — Мы, а не мерзавец Гордеев. Мы составили программу нашей партии, а не киллер Веремеев. Мы сделали «Молодую Россию» надеждой нового поколения. Мы, а не олигархи и банкиры. И мы должны самораспускаться?

— Вся верхушка нашей партии дискредитирована настоящими и фальшивыми уголовными преступлениями, а проще — убийствами, Олег, — напомнил Илья Воскресенский. — Мы должны донести это до каждого, кто входит в «Молодую Россию».

— И реакция будет однозначна: если этих двоих так долго терпело руководство, то каково оно само, это руководство? — сказал Степан. — Что будем делать, дорогие мои соратники по партии, которая может в одночасье рассеяться, как дым?

— Ты первый сказал «Думайте, люди!». А ты что, не человек? — задел Олег.

— Я-то думаю, но ни хрена придумать не могу, — признался Степан.

…«Бентли» Ивана Вадимовича Курдюмова мчался на встречу с БМВ Ивана Всеволодовича Гордеева, а встретился на мосту третьего кольца над Москвой-рекой с «хаммером», еще недавно принадлежавшим начальнику службы безопасности «Молодой России» Вячеславу Григорьевичу Веремееву. Племянник, ныне сидевший за рулем «хаммера», хорошо знал, на каком месте любил сидеть его дядя в своем английском лимузине. На взрывной скорости мощный и тяжелый, как танк, «хаммер», непредсказуемо поменяв полосу, ударил «бентли» в бок. «Бентли» перекинуло через оградительный парапет, а «хаммер» пробил его. Обе машины, медленно перевернувшись в воздухе, рухнули с высоты в главную реку столицы государства, над которым мечтали повластвовать дядя с племянником.

… — Не надоело еще? — спросила с галереи кинозвезда Наталья у мужа, который внизу, в каминном зале, сидел у телевизора и пультом гонял программы.

— Сейчас по НТВ посмотрю, и все. У них всегда подробнее.

На экране мост третьего кольца над Москвой-рекой, лихорадочное милицейское оцепление, машины «скорой помощи», генеральские машины, автомобили московского начальства, краны и подъемники МЧС. И голос репортера:

— Скорее всего, один из лидеров «Молодой России» Гордеев, находясь в не совсем адекватном состоянии после полученного им серьезного ранения, в критический момент не смог справиться с управлением такого тяжелого автомобиля, как «хаммер». И вот трагический результат. Мы вместе скорбим…

Юрий Егорович раздраженно погасил экран, отошел к французскому окну во всю стену, оглядел обширное свое поместье и сказал:

— Надоел мне мой флигелек у забора. Я уже в строительную контору позвонил. Завтра рабочие прибудут и разрушат его к чертовой бабушке.

— А где же тебя Люська ублажать будет?

— Ничего-то ты не понимаешь, Наталья, — укорил он.

— Я-то все понимаю, Юрочка. Ты везунчик, ты опять вывернулся.

…Не хотел вгонять в свою черную душевную маету Александр Иванович Смирнов своих самых старых друзей — Казаряна и Спиридонова. Старых, очень старых, совсем старых для того, чтобы и им стало так же плохо, как и ему. Не хотел и взбадриваемого рюмочкой жизнеутверждающего оптимизма Виктора Кузьминского, который, жалея его, Смирнова, понес бы развеселую сленговую околесицу.

И тем более не хотелось видеть страдальческих взглядов двух дам — Дарьи и Лидии Сергеевны.