Сеннетт снова спросил, встречался ли Школьник с Фивором частным образом во время разбирательства данного дела, и тот не нашел ничего лучшего, как от души рассмеяться. Он явно успокоился. Щеки порозовели.

— Совершенно не могу припомнить, чтобы такое случалось.

— Судья, сделайте над собой усилие и вспомните, как обсуждали с адвокатом, какое решение принять по этому иску.

— Хм… Стэн, понимаете, адвокаты могут много чего наговорить. Они ведь без комплексов. А некоторые просто наглые. Уверяю вас. Иногда я ухожу с заседания и ругаю себя: Барнетт, ты слишком мягко с ними обходишься, эти ребята заслуживают презрения. — На его коровьем лице возникло недоуменное выражение, словно он сам был серьезно озадачен своей странной натурой.

— Судья, вы встречались с Фивором в своем автомобиле пятого марта?

— О! — вскрикнул Школьник, неожиданно повеселев. — Теперь я вспомнил. У Фивора спустили шины. Я увидел, как он пытается поймать такси, и остановился подвезти. — Школьник засмеялся и взмахнул рукой в сторону Джима. — Так вы это видели, и вам пришли в голову совершенно неправильные мысли? Глупости. Стэн, друг мой, могу я вас кое о чем попросить? Говорите прямо, кто и что вам сказал, и я дам совершенно искренние ответы. Сделаю все, что смогу. Напрягу память.

Сеннетт спросил, не рассказывал ли Школьник пятого марта в «линкольне» о деле маляра. О том, каким должен быть его исход.

— Конечно, нет, — отрезал Школьник.

— А двенадцатого апреля вы встречались с ним снова в своем автомобиле?

— Глупо это все обсуждать. Глупо, уверяю вас. Зачем водить хоровод? Если Фивор и был в моей машине — я сказал «если», — то причины на это были весьма достойные.

— Он был в вашей машине, чтобы вручить взятки. Один раз, пятого марта, десять тысяч долларов и второй раз, двенадцатого апреля, восемь тысяч. Это, судья, достойные причины?

Школьник надолго задумался, а затем симулировал возмущение. Голос у него слегка дрожал, но вскоре он заговорил более уверенно:

— И вы пришли сюда, в мой дом, и утверждаете, будто я принял взятку? Я? Барнетт Школьник, просидевший в судейском кресле двадцать шесть лет? Я, который мог уйти на пенсию четыре года назад? Стэн, зачем мне нужны эти неприятности?

— Так этого не было? Я верно вас понял, судья? Вы никогда не встречались с Робби Фивором, чтобы обсудить иск маляра? Вы не получили от него вознаграждение в десять тысяч долларов в марте и восемь тысяч в апреле за то, что заставили Макманиса пойти на соглашение до того, как он мог произвести какое-либо расследование?

— Вы отъявленный болтун — вот что я хочу сказать. Отъявленный! Барнетт Школьник за деньги дела не улаживает.

Его губы подрагивали, уже готовые скривиться. Глаза повлажнели. Еще бы, такой неслыханный навет и невероятные оскорбительные измышления! Он ткнул пальцем в Макманиса.

— Как у вас только хватает совести! Да что же это делается… — Школьник снова посмотрел на Сеннетта. — Это же самые настоящие бубби мейзе… бабские сплетни. Идите и спросите у Фивора. Он объяснит, как все было.

Стэн кивнул Макманису и едва заметно улыбнулся. Ивон решила, что он подавил в себе острое желание откинуться на спинку кресла и объявить: «На выход».

Робби вошел неспешной походкой, нагнув голову, чтобы не задеть обложенный плитками теплопровод. Ивон оценила его поведение на «отлично». Он смотрел прямо на Школьника, но без злобы, самодовольства и гордости. Ему было неприятно здесь находиться, и он этого не скрывал.

Сеннетт поднял палец, и Робби расстегнул пиджак, затем рубашку и обнажил Хитреца, прикрепленного для сегодняшнего показа под сердцем. Этот момент напомнил Ивон эпизод в фантастическом фильме, когда очень привлекательный персонаж вдруг оказывается не человеком, а роботом или каким-то другим существом без крови и с механическим мозгом.

Робби выглядел невероятно усталым. Все-таки шесть месяцев маневрирования на туго натянутом канате не шутка. Он уже начал терять равновесие. Да и день сегодня у него выдался тот еще. Достаточно вспомнить, что в шесть утра ему наставили в лоб пистолет, причем на полном серьезе. Потом он сказал в фургончике, что сразу же, увидев копа, догадался, что его прислал Туи. Найти умный предлог для обыска, чтобы нельзя было впоследствии пожаловаться, и, в случае чего, пристрелить. Он смотрел в дуло пистолета и все ждал появления Туи.

— Я услышал, как щелкнула кобура, и решил — это конец. А из головы все не выходило: Боже мой, Рейни… что будет с Рейни.

В этом месте Робби расплакался. Сдали нервы. Макманис, Сеннетт, Ивон и я принялись успокаивать его. Разумеется, Ивон лучше всех понимала, какой ужас он пережил.

Сеннетт, расстроенный провалом, отправил Робби домой, заверив, что теперь к нему будет приставлена круглосуточная охрана. Если бы не состояние Рейни, Макманис предпочел бы перевезти их обоих в другое место.

Не отрывая взгляда от груди Робби, Школьник глухо вскрикнул и, покачивая головой, поднялся с дивана.

— Ты поганый сукин сын! — Он закашлялся, схватился за грудь и наконец зарыдал, встряхивая растрепавшейся седой гривой.

Не обращая внимания на плач судьи, Сеннетт подал знак Тексу воспроизвести видеозапись, сделанную в «линкольне». Текс включил телевизор, нашел видеомагнитофон и вставил кассету. На экране возник фрагмент встречи: Школьник обратил внимание на конверт, который Робби сунул между сиденьями. Когда из динамика послышались слова: «…Конечно, достаточно. Робби, сколько лет мы работаем вместе? Ведь мы друзья. Так что, если вы сочли нужным дать столько, пусть будет столько», Школьник закрыл глаза, бормоча:

— О Боже, Боже… о вэй, о Боже. Я этого не переживу… нет, не переживу… я уже умер…

— Вы будете жить, судья, — усмехнулся Сеннетт. — Впрочем, от вас зависит, насколько тяжелы окажутся последствия.

Школьник всхлипнул. У него хватило ума понять смысл предложения.

— Вы хотите, чтобы я стал как он? — Судья указал на Робби. — Таким же штунком[57], как он? Да? Вы это хотите мне сказать, да? Вот почему вы пришли ко мне в дом ночью.

На Сеннетта это не произвело никакого впечатления. Он был совершенно спокоен и неумолим. А Школьник уже превратился именно в то, во что и должен был превратиться. В полное дерьмо.

— Вы можете себе помочь, если пожелаете, и существенно облегчите свою судьбу. Очень существенно. У вас есть много чего нам рассказать. Но делать это нужно прямо сейчас, поскольку завтра я вам такую возможность предоставить уже не сумею. Я хочу, чтобы вы сообщили о людях, которые нас интересуют. Мы не сомневаемся, что в данном деле первую скрипку играли не вы. — И снова на мгновение на губах Стэна возникла зловещая ухмылка. — Нам известно, кто устроил вас судьей. Известно также, что при вас оставались не все доллары, какие вы получали. Есть одна личность, которая нас интересует особо. — Сеннетт присел на новый кофейный столик и наклонился к Школьнику. — Судья, что вы расскажете нам о Брендане Туи?