там, даже в смысле мафиозном. В семье, знаешь ли, свод родовых правил есть, иерархия поколений, преемственность, самодисциплина. А там, скорее, хаза, малина воровская сборная… заурядная, если б не масштабы. Нет, други мои, между крестным отцом и паханом разница существенная, как-то я думал над этим. Семья-то считала бы страну своей собственностью и горло бы перегрызла любому, кто на нее позарится. А эти… Им бы «Мурку» гимном взять. Так что уж лучше «Коза ностра» правила бы нами, чем Азефа наследнички. И какой-то кипиш очередной там затевается, какой — пока не пойму. Чуть ли не в войнушку готовы сыграть, беспредельщики.

— С кем?

— Да хоть с кем! Чтоб одной войной другую покрыть — против народа своего… слыхали про паскудный приемчик такой? В ходу прием, издавна.

— Ну, политграмоту какую-нито мы проходили, знаем кое-что… Ты нам факты — кто там и как?

— Будут и факты. Только все непросто там, есть и умеренные люди, думающие…

— Как нас по более пологой наклонной спустить, опустить? Чтобы палку себе на беду не перегнуть? Да все с ними ясно давно, и нечего придуряться нам, надеяться, себя морочить!.. — злобно сказал, ничем в лице, впрочем, не переменившись, Поселянин, скрежетнул передачей, выруливая «уазик» через кювет на большак. — Двадцать второго июня, в четыре утра фронтовиков измордовать в Останкине, из палаток вытряхнуть, старуху одну вон до сих пор не найдут… да это враги мои, личные. Кровники. Их надо гнобить. Как и чем — другой вопрос. Но гнобить. Эта мразь вся, мэры-пэры, не должна жить после такого… такой к нам откровенности — что, непонятно?!.

— Да уж куда понятней… Только простые решения нам уже не помогут, слишком далеко зашли. Опоздали мы с ними лет на … На гэкачепэ опоздали, как минимум.

— Каких к стенке бы надо — за неисполнение!..

— Суров ты, однако. А все-таки о простых таких решениях придется забыть — до второго пришествия, по крайней мере. — Говорил Черных строго, и мальчишеская серьезность его непонятным образом добавляла словам вескости. — Готовиться надо к сложным и долгим. Комбинационно сложным, любым временным союзником пользуясь, любым случаем. Размахайством тут не возьмешь. Они там, в Кремле, предали нас, а мы — себя, такая вот нам квадратура… В квадрат предательство возвели — мы, нам и платить, и вылезать из него.

— Что, так уж и нет людей? А в органах? Отбор туда не худший был. И ситуацию должны понимать.

— А кто стариков разогнал — верней, гоняет столько лет уже, трамбует на демонстрации на каждой? Не беспокойся зря, там отбор уже произвели — свой, отрицательный.

— Ну, не всех же, — хмуро, внимательно глянул на него Алексей. — С исполнителями понятно, этих тварей всегда хватало…

— Не всех? Проверить хочешь? — чему-то своему усмехался, то в одно окошко «уазика» заглядывал, то в другое гость. — Валяй. Но тогда не обижайся на дядю Костю, что не предупреждал… Еще отец говорил мне, наедине, когда в институт я поступил, чемодан в первопрестольную собирал: не связывайся — никогда, ни в коем разе. А он со смершем маленько хлебнул… Это — корпорация со своими законами, которых мы не знаем. И если будешь играть с ними, то лишь по их правилам, на их цель, по своим не дадут. А ты думаешь, кто все конспирологическое обеспечение переворота этого обстряпал? Они — эти не женские, как их дружок мой один определял, органы... Андроповщина подколодная, еще не раз ее помянем, попомните мои слова... А было, тягали и меня сотрудничать, фискалить. Но я ж кот, я сам по себе. Кот, который котует. Вывернулся. Чуть карьеру мне не смазали тогда, правда; а тут ползучая поползла... что — революция, контрреволюция? До сих пор не знаем. Человек-чернобыль пришел, человек-чума следом. Так что считайте меня сыном перестройки, а с ней и реформ заодно. Побочным. И не было б счастья, да… О, место какое! Тормознем?

Это ковыльный, в мелком камешнике и глине взлобок был — над селом, теряющимся в садах и речных зарослях ракитника и осокорей, над петлями самой речки, проблескивающей кое-где водой средь зеленой каймы огородов, и все это под огромным, седым от жары небом, во все концы видные края которого тонули в туманно сухой дымке окоема. И кругом поля, и ни одного невозделанного, незасеянного, а кулисный пары за прудом чисты чернотою своею… хозяина сразу видно, с чем-то вроде зависти отметил Базанов; да, не то что ты в бумажном заведенье своем и на птичьих, по сути, правах…

— Ну, не отдавать же все это!.. — Черных глядел во все глаза, дышал — и, как в церковке, будто дальше куда-то всмотреться хотел, за горизонт событий, как говаривал он. — Перекупщикам всяким, шахермахерам, швали своей и мировой… а харя не треснет у них?!.

— Думаешь, значит, и сюда придут? За этим?

— А вы думаете отсидеться тут?! Наивняк! Вы просто не представляете, как они в столице мародерничают: рук не хватает, лап!.. А доберутся и сюда, башлей преизбыток у них, и почему б не купить, за бесценок тем более?! Или просто отнять. И будете батрачить, как… Исполу рабскую отрабатывать на своей вот на этой земле!

— Ну, так уж сразу и наивняк… О твоем спросил мнении, только и всего. Видим, не слепые. — Базанов недовольно отвернулся, сказал Алексею: — Письмишко там, кстати, катанули на тебя к нам — твои же, из села. Коллективно-анонимное, на статью твою последнюю. Все Поселянин подгребает под себя, продыху нет — где демократия, мол, коллективизм, права наши?

— Ишь, коллективисты… Знаю кто. Примерно знаю. Раздергать хозяйство хотят: тому мельницу иль пекарню, этому — маслобойку… изюм из булки ковырять хотят. Мы упирайся, паши, а они будут конечный продукт сымать. И самостоятельности чтоб как в Чечне. А скотобазу, говорю, не желаете? Или клин полевой? Хоть щас дам!.. Не хотят, там вкалывать надо. Умные — через меру. — Алексей тяжело глянул, и не на них — мимо. — Да, подгребаю. Верней, не отдаю. К централизации меня гнилуха-жизнь вынуждает. Иначе растащат все, разорят-разворуют и сами ж потом взвоют… у нас бывает так. Есть такой наив дрянной: хапнуть не подумавши, развалить что ни есть, а там куда кривая выведет… Наш ведь русский, когда он не заряжен на идею-веру, на большое дело свое, — говно, распустеха. И глупеет, вдобавок, дурак каких