да в ближний магазин, стало это известно, уже не имело смысла, считай, — при том, что этого точно не мог ведь знать никто, даже и в редакции. Могли, впрочем, и случайные свидетели быть, из многих знакомых в тесном городе провинциальном, могла она в придачу и простейшую сверку времени сделать, тому же Карманову звякнув, — когда разошлись с посиделок и когда вернулся… Спросил Карманова, единственного знакомого ей из всех, — нет, не звонила. Но и в любом случае, все это дела уже не меняло — бракоразводного в том числе.

Ничего из этого не говорил он и Алевтине — как никогда живейшей, хлопотавшей о всяких мелочах для их встреч, из каждой явно хотелось ей сделать маленький праздник, хотя при его-то настроении это было мудрено. Жила же, по меньшей мере, на пять своих зарплат, да и то на текущие лишь расходы, — разве, спросил однажды, не так? Она пожала плечиком: «Я же подрабатываю в солидной фирме, консультирую… и вообще, хорошая экспертиза, в принципе, должна стоить хороших денег.»

Возвращаясь сейчас из ванны полутемным коридором, он опять чувствительно наткнулся ногой на одну из десятка приставленных вдоль стены разноформатных картин подрамниками наружу; на них она, кстати, не позволяла даже глянуть: «Не мои же, чужая собственность. А без хозяина нельзя, не принято…»

— Когда уберется этот склад?! — в сердцах бросил он, разглядывая ссадину на ступне. — Надо же, второй уж раз…

— Вот и ты искусствоведом стал, — засмеялась она, — по подрамникам… Пора бы привыкнуть. Посредник попросил, на время, а я вынуждена контачить с ним.

— Собираться мне пора. Завтра Черных прилетает, друг, а мне его теперь в гостиницу придется… чушь, дичь какая-то!

— Говорю же: перебирайся ко мне… — Она соскочила с постели, подошла и прижалась, поворошила волосы его. — Милый. А ему вон та комната, без проблем. Да хоть и завтра. Мужчины, а такие нерешительные.

Он промолчал, лишь губы приложил к ее виску. Костя прилетал с двенадцатичасовым, и надо было крутануться, успеть и в типографию, где сопернички время от времени умело-таки устраивали газете сбои в откатке тиража, перехватывая очередь, и в гостинице договориться, и к самолету успеть.

— Что за друг? — нарочито надула она губки. — Откуда?

— Из белокаменной. Представь, в администрации гранд-бузотера этого работает, как его наш Владимир Георгич милосердно называет… ну, президента всея. В хозуправлении, или как оно там у них.

— Да-а?!. Ты меня все время удивляешь… Да они ж богатенькие! Они богаты, как…

— Как сорок разбойников.

— Так им же можно картины продать… художникам помочь, да!

Могут они для любимого, для обожаемого бузотера пару-тройку полотен купить?! Ну, в свой офис, хотя бы?

— Откуда мне знать. Хотя спросить можно.

— Спроси! Вместе спросим — мы ведь встретимся?

— Ты нас встретишь. Ужином, скажем. Считай это приказаньем.

— Ну, наконец-то мужчина прорезался… Конечно!

— А кем же я там был? — одеваясь, кивнул он на постель.

— М-милым!..

Его с Черных свело как-то, лет пять ли, шесть назад, в южном городишке, истоптанном и похмельно смутном, притихшем после очередного курортного сезона, в полупустом доме отдыха с видом на Столовую и прочие горы, какие одни только, может, и оставались тут незахватанными, нетронутыми. Средь амуров, по своей грубости потолочных, с неудачницами всех регионов (а был это, как уверял Константин Черных, самый их сезон — поскольку вполне конгениален им, во-первых, по времени года, во-вторых по относительной дешевизне и, в третьих, по отсутствию роковых мужчин, в борьбе с которыми они изнемогли, да!) один из них, как водится, стал Вано, а другой нимало не смутился, получив от собутыльников громкое здесь имя — Коста. Справедливости ради, была там отрада немноголюдных теперь скверов, высокое, но уже и осеннее солнце, ровно греющее, тишайший был аромат в пожухших садах грецкого ореха там, за отмытыми валунами Терека, у призывно зеленеющих подножий, у предгорий лесистых, — и сами в слепящем туманце горы, впервые, так получилось, увиденная им незыблемость этой вздыбленной, такой каменистой на поверку плоти земной, их высокий в небесных снегах, поистине горний покой…

Черных, как поначалу можно было понять, все это оценил давно, приезжал сюда в какой уж раз и всегда в сентябре-октябре, еще тогда удивляя сослуживцев своих по «наркомату спецобслуживания», где-то на Грановского, этой своей странного рода непритязательностью: в третьесортный санаторишко? То ли дело, мол, забраться в какой-нито солидный, с хорошо поставленным буфетом, пансионат для ответственных, выбор-то есть, и глушить все двадцать четыре календарных водку с коньяком вприкуску, попутно окучивая какую-нибудь миловидную горничную, — на что тот как-то вяло отпирался: не один ли черт, где ее глушить… Вялость эта в невысоком, мальчишески моторном на дело, моментальном на разуменье Черных объяснялась вполне обыденно: в городке, дававшем начало Военно-Грузинской дороге, подрастал у него сынишка от знойной, в какой-то год-другой, правда, растолстевшей горянки: вот так-то, брат, владеть Кавказом… начихаешься!

А с другой стороны, рассуждал он уже попозже, какой ни завзятый империалист я, а не владеть им — одно бы удовольствие… Что-то много мы платим за грязный лавровый лист, дармовую для них минералку и гнилофрукты — не находишь? И за кровавую бузу очередную. Денежным желудком страны бывши, теперь они натуральным геноцидом отплатили — кормильцам своим, русским, а вдобавок и агрессией рыночной, криминальной экспансией. И вот спроста иной раз подумаешь: эх, закрыть бы его, Кавказ, — наглухо, и пусть бы там резали друг друга да грабили, в нищете своей варились, лохмотья благородные носили… там ведь что ни сакля, то князь. Сталиным хвалятся; а кто такой Сталин без русского народа, спросить? Джугашвили, меньше чем никто.

За его, Черных, житейскими удачами видимо-таки маячили труд и немалые, тем паче московские, нервные и прочие траты. Переведенный в столицу по комсомольской еще линии из Краснодара, цену своему благополучию знал и на что-то большее, по природной неглупости, особо не замахивался: так, некоторый побочный бизнес, подпертый служебным соответствием все в той же донельзя реформированной, разросшейся то есть, конторе и почти чрезвычайными, как можно было догадаться, знакомствами и связями. Четырехкомнатная «сталинка» на Стромынке, жена Полина, две задумчивые дочки, дачка под Болшево, салатного колера и не последней модели «ауди», кажется, — нет, ему немного надо было.

У Базанова два раза гостил, ездили в Заполье, где он сразу же сошелся во всем с матерью, и та только повторяла потом, вспоминала: «Ах, разумный