И как дыхание дает жизнь плоти, так и ум, соединившись с молитвой, воскрешает свою умерщвленную душу, и [человек,]

делая это, словно усердный работник; прилежно взыскующий милости, понемногу начинает ощущать умом просвещение божественного утешения.

В этом первая ступень заключается

для монаха, который по следам устремляется

и, желая узреть Бога,

вступает, как новоначальный, на блаженную дорогу. Вот извещение достоверное, что он идет дорогой верною.

Вначале был луч призвания Божия, который один помогал нашему очищению. Однако ум еще не чувствовал, не различал его, ибо оное Божественное действие[379] ни для кого не видимо. Лишь иногда оно ощущается при некоторых состояниях тела, и тогда оно сообщает ему легкость, и духовные понятия, и плач, и слезы, а также приносит памятование и ощущение содеянных согрешений. А к тому же — стремление к подвигам и естественное и богоугодное созерцание творения, весьма сильно услаждающее нашу душу, но не умное зрение, [услаждаемое] ощущением чистейшего света, который оное треблаженное действие являет нам, приходя, словно в тонком дуновении.

Оно, омывая ум, как божественная купель, очищает его и производит совершенное изменение всего тела, умягчая, так сказать, сердце, и значительно усиливает присущие телу по природе благие достоинства, и подает теплейшую ревность, слезы и невыразимую любовь ко Господу.

А как только действие Богодвижимой силы прекратится, когда она того пожелает, тогда снова уходит к себе тот чистейший свет и ты остаешься один, как бы помазанный благоуханным елеем.

Благодать, словно мать, носит на руках приносящего [себя в] жертву, воспитывая его, как младенца. И когда мать наша, благодать, приходит, он трепещет и ликует от радости. Когда же она вновь удаляется, он плачет и рыдает, ибо не знает премудрости Святого Бога и Его замысла о нас, с которым Он, окрадывая нас, приобретает для нас спасение.

И тот, кто не опытен в этом, всякий раз, как благодать отойдет от него, считает, что она навсегда удалилась, и потому понуждает себя к посту, бдению, молитвам и прошениям, разыскивая способ удержать ее, поскольку думает, что божественное утешение можно привлечь своими делами. А враги наши, бесы, разными способами досаждают монаху, чтобы тот еще усерднее, со слезами просил Божественной помощи. И это происходит по домостроительству Божественного Промысла для его обучения.

Когда же мать снова возвратится и подаст ему сосец безграничной радости и любви, он еще настойчивее ищет, каким бы способом навсегда соединиться и более никогда не разлучаться с этой небесной радостью. И, как плачущий младенец, кричит: «Увы мне! Увы! О сладчайшая Любовь, почему Ты меня оставила и удалилась от меня, так что меня едва не задушили свирепые бесы? Увы! Увы мне, несчастному! Что могу я сделать, чтобы удержать Тебя и непрестанно наслаждаться Тобою? Ей, Спасителю мой, пощади меня и не оставь впредь, но пребывай со мной в этой моей жизни. А когда покину я сей мир, с Тобою да пройду через мытарства! Увы мне в день тот!»

Хотя он и говорит всё это, и больше этого, Бог, однако, ничуть не внемлет его молитве, и, после того как божественное утешение усладит подвижника медом, к нему опять приходит горечь полыни. Но поскольку сосуд благодаря частому смазыванию [благодатью] становится более чистым и более пригодным для принятия Божественного осияния, то оно начинает и приходить чаще, и задерживаться дольше, и поэтому делается привычным, так что младенец по уму и ведению начинает становиться самонадеянным, считая, что это осияние дано ему как плата за его делание.

Такое состояние продолжается три или четыре года (иногда больше, иногда меньше), постоянно обучая и умудряя человека. При этом страсти его успокаиваются и бесы убегают прочь, не в силах более вредить ему, потому что с ним всегда пребывает и его ограждает стража.

Однако, когда какое-либо утешение находится в большом изобилии, тогда естеству нашему свойственно вскоре извещать нас о насыщении. Поскольку мы носим тело плотское и тяжелое, постольку и насыщаемся быстро, и поэтому оставаться в одном и том же состоянии для нас совершенно невозможно, если только мы еще не достигли бесстрастия, о котором скажем после.

Если же мы находимся в каком-то одном состоянии и не возрастаем постоянно, то, поскольку мы носим тленное тело, лишь только насытимся высоким, сразу обращаемся вспять и приходим в нерадение, подобно тому как истинное Слово говорит о пище[380].

Ведь, когда человек насытится определенной пищей, его аппетит обращается к другой, а если насытится и ею, то сразу устремляется к еще лучшей. Если же человек вдоволь наестся даже самой манны, которая причастна всякого наслаждения и сладости (ибо она превосходит всякое желание, почему и названа пищей ангелов), то и ею вскоре пресытившись, он,

не имея лучшего предмета желаний, обращается назад и, желая лука и чеснока, уничижает пищу, посланную от Бога[381].

Но поскольку подвижник еще неискусен и не обладает подобающим ведением, которым мог бы распознать промысл человеколюбивого Бога, ибо на этой ступени еще слабы его мысленные очи и он равняет свет с тьмою, а добродетели смешаны в нем со страстями, то и мыслит он не должным образом, начиная принимать помыслы высокоумия. Он их [только] недавно отверг, а теперь снова в них погружается.

Но и здесь есть домостроительство Создателя для обучения труждающегося.

Мы же в песнях достодолжно почтим Спасителя, пользу нашей души многообразно устрояющего и приводящего нас к жизни присно сущей и во веки веков не престающей.

Аминь!

ПЯТЫЙ ГЛАС ТРУБЫ,