И снова, дорогой читатель, слово побуждает нас говорить.

А речь, опять же, ищет слушателя, и явление требует разума, смиренно мудрствующего.

И таким образом мы оба приобретем пользу, ибо постижение написанного будет и воздаянием за труд написавшему.

Ведь тот, кто желает состязаться в беге, и препятствия встречает, и спотыкается о камни, и разбивает себе ноги. Точно так же и всезлобный враг угрожает нашему спасению, ниспровергая в мгновение ока все наши труды, стоит только прислушаться к его словам.

Мы ведь несколько порадовались, обучаясь, и немного повеселились,

Божественными действиями мысленно укрепляясь, ибо в третьей главе пришла радостная победа, а в четвертой мы удостоились посещения просвещения.

Теперь же раздается известие страшное, скорбное и всегубительное,

горечью иссопа возвещающее обратное [прежнему]. Скажем же о вещах, печалью преисполненных.

Рука цепенеет, прикасаясь к тому, о чем мы скажем, а ум не решается помыслить об этом. Уста и язык медлят произнести то, о чем пойдет речь.

Что же столь печалит меня и приводит в немалое смущение труждающегося? Я готов сказать тебе, а ты, слушая меня, отвори свое помышление, подари мне свое внимание и уразумей то, что будет сказано. Ведь этот этап, ступень, о которой мы говорим, существует для отнятия благодати по домостроительству Божию. Господь устроил это так, чтобы показать человеку, что тот не сам по себе существует[382], дабы он непрестанно питался самоукорением и сделался причастником смиренномудрия. Итак, стоит удалиться благодати, как тотчас делается явной несамодостаточность[383] [человека,] так что вместо сияния, света и несказанной радости немедленно приходят страдания, которые и становятся матерями смирения.

Началом же сокрушительного падения является уже упомянутая и побежденная мать всех зол — немилосердное самомнение, которое начинает, как некогда и перед праматерью нашею Евой, рассеивать свой бесовский яд, прикрываясь видом сострадания, [в действительности] ведущего в бездну преисподнюю.

Оно говорит, как духовник, а лобызает, как Иуда-ученик.

Оно с кротостью рассуждает, против нашего спасения злоумышляет.

Слух наш тщательно проверяет и безумие бесовское в него влагает, хочет, чтобы мы возжелали падения, и сразу делает ядовитое внушение.

Оно соизволения нашего требует, прочих бесов на подмогу призывает, чтобы все они возле нас пребывали и своей прелести подкрепление подавали.

«Итак, — говорит [самомнение] монаху, — видишь нынешних бездельников, утверждающих, что [в наше время] Господь не дает благодати? Они сами не хотят подвизаться, а поэтому и другим препятствуют, ссылаются на опасность прелести и кричат, что ты впадешь в нее, как и все. Так отступись же от их поучений и внимай моим словам! Что же? Разве Бог, как прежде, так и ныне, не дает нам силы и не прибавляет нам крепости?»

Так коварный и трусливый бес ссылается на Божественное Писание, чтобы забросить свой крючок, подобно гадалкам, которые хотя и крестятся, и поминают Бога, на самом же деле занимаются колдовством.

Он богословом себя выставляет и спасение наше, как волк, похищает, ради цели своей не тому нас обучает, и так заботы о спасении нас лишает.

А оный младенец, ни сети этой не зная,

ни того, что советчик сей

есть древнее зло, не постигая,

его прелести радуется,

ложь за истину принимает,

всех кругом порицать начинает

и отцов в надменности своей осуждает.

А по сути враг на душу его так нападает.

Меч же, который даровал ему Христос для защиты, он обращает против себя и душу свою закалает из-за своего невежества. И начинает он говорить так: «Человек может стать сосудом благодати, если захочет и если приложит усилие». И яростно сражаясь с теми, кто ему противоречит, он понемногу начинает впадать в прелесть и становится игрушкой бесов, думая и полагая, что все пойдут в ад за свое нерадение и неведение. Поэтому всё, что ему говорят, его ничуть не убеждает, и он, отвергнув всех, затворяется один-одинёшенек и творит то, что подсказывает его сообщник-бес. Посему мы оставляем этого человека на милость Божию. Ибо знаем, что бес многих повесил и задушил, внушая им, что они станут мучениками. Другие же впали в безразличие и нерадение, совершенно забросив свои [монашеские] обязанности[384]. А самое главное, они полагают, что это и есть подлинная истина и путь Божий.

Такие недуги наводит и таким образом ослепляет диавол несчастного человека, чтобы тот, даже если захочет, не смог подняться и искать исцеления. А человеколюбивый Господь, опечаленный, ждет, не осознает ли человек свое падение и не взыщет ли врачевания.

Итак, брат мой, многие прельстились из-за этого темного изменения.

Средство же для исцеления такого человека — это увидеть причину своего падения и найти соответствующего врача-духовника, чтобы тот подходящими лекарствами вылечил и спас его. Мы же, дойдя до высшей точки нашего слова, вновь обратимся к предыдущему и скажем вот что. Если бы подвижник, о котором шла речь, не сбился со своего пути, то не думал бы в неведении своем, что собственными силами стяжал благодать, и не доказывал бы, что для всех возможно получить ее, коль скоро понудят себя. Но если бы он имел страх и естественную рассудительность, он бы поразмыслил и сказал: «Кто я такой, чтобы осуждать других, думая, будто все они коснеют в неведении и только я один, несчастный, получил просвещение?» И, отвергая слова змия, сказал бы ему: «Оставь, враг лукавнейший, свое диавольское превозношение!» И так, сопротивляясь волнам губителя, он с нетерпением ожидал бы часа, когда сможет увидеть избавление, которое бы скоро пришло, если только испытание было бы выдержано должным образом.

Божественное же утешение ради нашей пользы понемногу отступает, а его место соответственно тьма занимает. Тогда попускается человеку постепенно впадать в искушения, чтобы научиться прекраснейшему смирению. Не выдерживая же внезапности и необычности вражьих помыслов и боясь, как бы не впасть в прелесть, он плачет, с болью и страхом разыскивая опытного