Маргарита осторожно вошла в дверь, терпеливо разожгла отсыревший фитиль свечи. Держа её перед собой, ступила через высокий порог. Мрак окружил её. Иконостас был весь разграблен, витые золочёные высокие подсвечники исчезли, решетчатые переплёты иконостаса открывали унылую пустоту алтаря, деревянный аналой был опрокинут и лежал сбоку. Не было тронуто лишь старое деревянное распятие, и Спаситель, повернувшись лицом к своей правой руке, проколотой гвоздём, словно не желал глядеть на запущенность храма.

Маргарита расчистила местечко возле распятия, встала на колени и поставила свечу на пол, прямо среди мусора и обломков. Слов у неё не было, она только отрешённо глядела на Спасителя, сложив перед лицом руки.

Она стояла так долго, что сумерки, уже наползавшие на весь город, сгустились в храме до полной черноты. И тогда вырвались у Маргариты слова, шедшие прямо из сердца:

— Господи, дозволь мне сохранить память о том, кого я любила, с кем в минуты Твоей неизречённой милости Ты соединил меня через таинство брака и кого Тебе угодно было лишить меня. Прости мне, Отец всякого милосердия, если чувство привязанности заставляет меня проливать горькие слёзы... Ужели не существует тот, кто так нежно любил меня? Ужели слёзы мои не оживят праха его? О Боже, укрепи мой разум и утешь бедное сердце моё...

Слёзы катились по её щекам, а свеча догорала в сумраке разграбленного храма. И лишь когда фитиль начал плавать в лужице растаявшего воска, Маргарита пальцами прижала огненный цветок и встала с колен. Темнота окружила её. Ощупью нашла она выход из храма, прямоугольник распахнутой двери засинел перед её глазами.

Словно бы немного отогрелось её сердце, и она оглянулась в поисках нищих, калек, убогих, кому могла бы раздать медные деньги. На низкой паперти не было никого.

Она вышла из железной ограды храма, чудом уцелевшей, и, осторожно ступая, направилась к дому. И тут чья-то бесформенная тень заступила ей дорогу.

— Мадам, — услышала она шёпот по-французски, — будьте добры ко мне, бедной чужестранке...

Маргарита молча выгребла из кармана всю мелочь, что взяла с собой, и протянула руку к француженке.

— Благодарю вас, — опять услышала она прекрасный парижский выговор, — но теперь даже на эти деньги я не найду куска хлеба. Мне не нужны деньги, — шёпот понизился ещё больше, — мне нужен только кусок хлеба.

— Пойдёмте со мной, — ответила Маргарита тоже по-французски.

Она уже разглядела в синем сумраке вечера эту странную попрошайку. Закутанная по самые брови в старую рваную шаль, накрытая сверху какой-то странной накидкой, женщина тем не менее сверкала большими чёрными глазами, а бледные губы твердили лишь одно:

— Кусок хлеба...

— Кто вы и почему здесь, в оставленной вашими соотечественниками Москве? — спросила Маргарита. — Почему вы не ушли вместе с ними?

Закутанная в тряпки женщина приостановилась, и слёзы потоком полились из её глаз.

— Если бы знала я, что произойдёт со мной, разве решилась бы я выехать из Парижа?

— Вы приехали из Парижа? — переспросила Маргарита.

— Меня зовут Тереза. Тереза Бувье. — Женщина опять зашлась слезами. — У меня нет никого на свете, я круглая сирота... Я так любила мосье, и он взял меня с собой в Москву. Но бородатые мужики на самом отходе напали на нашу кибитку, убили его, меня вышвырнули прямо на мостовую и уехали прочь со всем моим добром...

— Вы потеряли мужа?

— Ах, — заломила руки мадам Бувье, — он не был мне мужем, но я надеялась, что, когда вернёмся в Париж, мы обвенчаемся. Я не могла с ним расстаться, когда он с войском пошёл в Россию. Я сопровождала его во всех походах, моя любовь хранила его, но здесь, в этой холодной стране, он нашёл свою смерть, а я осталась на камнях этого города одна-одинёшенька. Никого, нигде, ни в Москве, ни в Париже, уже две недели я скитаюсь по этому городу, роюсь в помойках, ищу хоть какую-то еду. Я не знаю, куда мне идти, что делать. Опасаюсь говорить по-французски, но ни слова не знаю по-русски...

Маргарита приостановилась. Какая печальная история, в чём-то очень похожая на её собственную.

— Вся наша семья только что приехала, — быстро сказала она. — Половина нашего собственного дома не сгорела и теперь приняла нас. Пойдёмте со мной, и я накормлю вас. Да и крова у вас нет, может быть, вы поживёте пока у нас. Наверное, мы первыми вернулись в Москву, ещё нет никого из соседей...

— Простите великодушно, но не обрушится ли гнев вашей семьи на меня? Город спален, нигде нет людей, лишь изредка выходят на промысел воры и грабители, да и ваш дом тоже сожгли наполовину...

— Я получила известие, — вдруг сказала Маргарита, — что мой муж погиб в бою под Бородином...

Она впервые вымолвила эти слова, которые потом ей придётся повторять всю свою жизнь, и замолчала надолго. Кто такая эта француженка, чтобы выкладывать ей то, что у неё на душе? Почему она вдруг сказала ей это? Но мадам Бувье остановилась и тихонько проговорила:

— Боже мой, что же переживаете вы теперь! Громадное горе, я хорошо это понимаю, я сама пережила это. Но моя потеря недавняя, и меня сразу обступили заботы о хлебе насущном, мне было легче пережить потерю любимого человека, потому что надо было позаботиться о себе — вы видите, что сталось со мной, со всей моей красотой и любовью. Я так вам сострадаю...

Маргарита вдруг потянулась к бесформенной фигуре мадам Бувье и, обняв её, припала к ней, и слёзы хлынули из её глаз. Впервые плакала она такими благодатными слезами, они как будто уносили с собой каменную неподвижность её души, всё ещё не освоившейся со своей потерей.

Они стояли среди чёрных развалин, припав друг к другу, плакали вместе, слёзы их смешивались, и молодой месяц, выглянув в разрывы туч, холодным голубоватым светом высветил эту картину.

Молодые женщины дошли до дома Нарышкиных. Тут уже была видна жизнь: горели костры в саду, бродили по двору мужики и раздавался стук топоров, рубивших дрова.

Маргарита вошла в дом, вслед за ней последовала мадам Бувье. В самой вместительной комнате собралась вся семья Нарышкиных. Варвара Алексеевна, увидев дочь, кинулась к ней:

— Господи, куда тебя унесло, мы так беспокоились, куда ты подевалась, почему не предупредила?

Маргарита ничего не ответила матери. Она только взглянула на отца, стоявшего у заколоченного окна.

— Я хочу представить вам мадам Бувье, — громко произнесла она, — я наняла её, она будет бонной у Николушки...

Мадам Бувье переводила взгляд с Михаила Петровича на Варвару Алексеевну, инстинктивно угадывая в них хозяев дома. Она не понимала ни слова из их русской речи, но чувствовала, что говорят о ней, и сердце её сжималось.

Варвара Алексеевна кинула на мадам Бувье суровый, неодобрительный взгляд: вот так бонна, откуда выкопала её Маргарита?