Из последних сил я повернул голову, оглядываясь. Вот он — высоко в беззвездном небе, у меня за головой, мерцающий, как сквозь густую паутину диск, в десять раз больше полной Луны.

И там, позади, стояло посреди ледяной долины нечто. В существование чего я просто не мог поверить собственным глазам. Оно было пирамидальной формы, высотой с человека, но со смазанными очертаниями, словно находясь в безостановочном движении. Этот был как муравейник, с кишащими на нем термитами.

— Так ты живой? — спросил я у этого призрака. И горло мое тут же намертво сковал лед — больше я не мог ни произнести ни слова, ни даже вздохнуть. Следующие вопросы отпали сами собой.

И тьма объяла меня, и вечный холод сковал своими невидимыми цепями.

Я открыл глаза — или, скорее, ощутил, как открылись веки — у меня было такое чувство, будто веки мои срезаны медицинским скальпелем. Зрение помутилось, я не видел ни одного предмета отчетливо, словно зрачок покрылся инеем. Я посмотрел куда-то наугад, неопределенно, в какую-то неопределенную точку в темном беззвездном небе, и боковым зрением заметил нечто зеленое, зеленеющее, — может быть, это Луна? — пронеслось в голове, но я не мог даже пошевелиться, чтобы посмотреть.

Я не дышал. Легко сказать — непередаваемое чувство! Словно меня вынули из собственного тела. Все мое существо, вся личность, было заключено в этом открытом, остановившемся, зафиксированном взоре.

Но не было никакого испуга, хотя — как же так? — без дыхания, мне хотелось сделать судорожный вдох, как утопающему. Но вместо этого наступило странное сонное состояние — словно я вдохнул из-под маски с эфиром. Голова закружилась, мысли и чувства стали вялыми, ватными…

Именно это отсутствие страха убеждало, что я мертв.

Теперь форма двинулась на меня, встав на пути, заслоняя от меня пустое небо. Пирамидальное, с неотчетливыми краями, зыбкое, точно гора, наклонилось надо мной.

Конечно, я узнал его — то, что стояло передо мной, когда мы очутились во льдах после остановки машины времени. Теперь этот аппарат — а чем же еще могло оно быть? — раскачивался надо мной. Странными плавучими движениями — как наклоненные песочные часы, замедляют струю времени. Уголком глаза я заметил, как нижняя часть машины приблизилась к моей груди и животу прикоснулась, и я ощутил тут же отчетливые покалывания в этой области.

Затем чувство вернулись — причем с внезапностью ружейного выстрела! Я почувствовал, как что-то скребет по коже живота, словно разрезая и тут же сшивая ткани. Покалывания стали глубже — и уже отчетливо неприятнее, словно тысячи крохотных жал забирались в желудок.

Вместе с чувствами вернулся и страх — страх остаться без тела, страх смерти. В мои вены хлынул поток химикалий, лекарств. В голове зашумело. — Конус продолжал, склонившись, следовать вдоль моего тела. Крик утонул во мне — потому что я еще не чувствовал, ни языка, ни гортани, ни губ.

Еще никогда я не оказывался в столь беспомощном положении. Меня растянули как лягушку на лабораторной дощечке.

В последний момент руку вдруг ошпарило диким холодом — прикосновение шерсти! Это была рука Нево: державшая мою руку. Неужели его уложили рядом — я представил два операционных стола, соединенных сосудами, пробирками, системами, дожидаясь начала вивисекции. Я попытался разомкнуть эти вцепившиеся пальцы, но не мог двинуть ни мускулом.

И вот тень пирамиды достигла моего лица, заслонив последнее утешение — пятно неба. Теперь иголки плясали в области шеи, лба и лица. Заметам те же невидимые покалывания распространились на глаза. Он был открыты, как будто без век — так что я не мог даже зажмуриться — выставленные напоказ и уязвимые. Невиданное мучение — такого я еще не испытывал!

И когда глаза обдало огнем, проникая в зрачки жидким пламенем, пришел, наконец, спасительный обморок.

Когда я очнулся в следующий раз, никаких кошмаров уже не было. Я все еще плавал на поверхности сновидений: передо мной мелькали лес, песок пляжа и океан, я чувствовал вкус упругих солоноватых моллюсков и лежал с Хилари Бонд, в теплой ночи.

И затем медленно мир со всей ясностью прорезался вокруг.

Я лежал на какой-то твердой поверхности. Стоило пошевелиться, как спину начало щипать покалывать теперь я чувствовал все тело. Руки, ноги и даже пальцы были вытянуты, из ноздрей со свистом паровозного гудка вырывался воздух, в ушах отчетливо бился пульс. Я лежал в кромешной темноте — но теперь этот уже отнюдь не пугало. Главное — я был жив, окруженный знакомыми механическими шумами собственного тела: поскрипыванием кожи, подрагиванием мускулов, похрустыванием суставов. Я испытывал невиданное облегчение, настолько чистое и интенсивное, что не смог сдержать радостного вопля!

Я сел. Подо мной была зернистая поверхность, напоминавшая плотно сбитый и укатанный песок. Было тепло — хотя на мне оставались только рубашка брюки и ботинки. Кругом царила непроглядная тьма, но эхо моего глупого крика еще возвращалось ко мне издалека, так что можно было догадываться о величине помещения, в котором я находился — точнее, даже о «пространстве».

Да, я находился в каком-то большом, но замкнутом пространстве.

Я повернул голову туда, в поисках окна или двери, но никакого выхода не было. Однако тяжесть в голове стала тревожить меня — к тому же нос был прищемлен чем — то острым — и вскоре я нащупал на лице пару тяжелых линз в металлической раме.

Видимо, я что-то задел в этом устройстве — и комната тут же заполнилась ярким ослепительным светом.

Я зажмурился, оглушенный этим потоком света. Но как только сорвал очки, свет исчез, словно его и не было. Я оставался в полной темноте. Но стоило надеть очки — и все вновь было залито светом.

Ясное дело, темнота была реальностью, а свет — иллюзией, созданной очками, невольно вызванною мной. Это было оптическое устройство вроде того, с которым я встречался в Сфере, и которое носили все морлоки поголовно.

Когда глаза привыкли к этому освещению, я и осмотрел себя. Все было в порядке, лучше не бывает. Ни следа хирургического вмешательства в мой сложный и чуткий организм. Никаких шрамов, швов — хотя я до сих пор не мог забыть ощущения распарывания и сшивания живота и грудной клетки. Правда, на куртке и штанах сохранились чуть заметные на ощупь утолщения, словно в этих местах продольные разрезы были заново стянуты нитью. Словно кто-то наспех сшил их.

Я находился к комнате, напоминавшей двадцатифутовый куб. Более обычной обыкновенной комнаты мне не приходилось посещать за время моих путешествий. Представьте себе обыкновенный гостиничный номер девятнадцатого столетия. Только углы в этой комнате были несколько странной архитектурной конструкции — не как в моем веке. Они были не прямыми, а закругленными, так что комната сама изнутри несколько напоминала палатку, натянутую палатку. Дверей никаких не было, стало быть, и выхода тоже, а мебели и подавно. Пол был покрыт ровным слоем плотного слежавшегося песка, о котором я говорил уже раньше. В нем остался оттиск в том месте, где я спал.