– С ума сойти! – отозвался Дима. – Наверное, закончил, как и его мать. Помнишь? Она ведь тоже тронулась. И спилась. «Вдова Затрапезного мечется как бешеная, потому что всегда пьяна: кусает, дерёт, кидается ножами».

– Почему остальные не получили обещанное знание?

Максим и Аня шли рядом со стариком. Дима и Покачалов шагали им вслед.

– Отблески сердца мглы лишили их чувств, к которым они были привязаны больше, чем к любому из живых людей. Мастера не смирились с тем, что их творчество – лишь путь, а не цель. Держались за него. Лишившись чувств и эмоций внутри, стали искать их снаружи.

– Что это значит?

– Смотрите сами. – Старик указал на стены тоннеля.

После горельефа с людьми, входящими в сердце мглы, каменная летопись вновь изменилась. Сузилась, теперь едва поднимаясь на полтора метра от пола и позволяя осмотреть себя целиком, упростилась до незамысловатых, порой торопливо нанесённых узоров.

– Они убивали друг друга? – поражённый, спросил Дима. – Сжигали друг друга, охотились, пытали… Или я чего-то не понимаю?

– Они искали чистых эмоций. Заживо сжигали людей на центральной площади, чтобы увидеть страх и страдание, чтобы зарисовать их с натуры – перенести на полотно в незамутнённом виде. На глазах матери убивали ребёнка и наблюдали за ней. Запирали подростков в клетку и следили, как они меняются в заключении, а потом выпускали, позволяли им привести себя в порядок и тут же зарисовывали радость в их глазах. Устраивали игры и соревнования, где поражение означало смерть, а уцелевшего победителя превращали в натурщика. Солярии верили, что через познание чистых эмоций познáют бога.

Максим вспомнил картины Вердехо. Догадался, что сжигание людей устраивалось на помосте – в том самом месте, где отшельник обустроил себе костровище и где они сами провели первую ночь. Вздрогнул от отвращения. Не стал говорить об этом Ане.

Рисунки на скальной стене становились более исступлёнными, превращая летопись в оттиски безумия. Безграничная творческая свобода привела соляриев к вышелушиванию из человека его болезненных желаний и к открытому потворству им. Изображённые сцены внушали отвращение и жалость. Убийства, насилие, жестокость, безудержное веселье посреди залитых кровью улиц и одинокие образы проповедников, призывавших других опомниться, а в ответ получавших насмешки и удары камнями. Люди, запертые в клетку. Люди распятые или подвешенные. Клубок из сочленённых людей. Похоть, ненависть, осквернение. И в первую очередь солярии хватали индейцев. Нарушили изначальное равенство, установив диктат наиболее одарённых мастеров – тех, кто доподлинно изображал самые яркие чувства.

Аня перехватила руку Максима. Он услышал её взволнованное дыхание. Скальный коридор как никогда казался тесным и затхлым. Аня достала из кармана заряженный динамо-фонарик. Включила его. Светлее не стало, однако выключать фонарик Аня не хотела.

Судя по обрывочным рисункам на стенах, которые под конец тянулись узенькой полоской наспех сделанных насечек, Город Солнца превратился в ловушку для новоприбывших мастеров. Вместо возрождённого Эдема они открывали пышущий котёл воплощённого ада. Никакие идеалы Кампанеллы не помогли. Солярии оказались не готовы к полученному знанию. Возможно, чавинцы в своё время предвидели, что нечто подобное случится с индейскими царствами, если те получат доступ к сердцу мглы. Максим до боли стиснул зубы. Запутался. Отрицал возможность «великого знания», насилу представлял сердце мглы нелепым артефактом. Вокруг артефакта за несколько тысячелетий разрослась многослойная, запутанная легенда. Благодаря одному только размаху, вплетающему жизни сотни поколений, она протискивалась из мифологической плоскости в объём реальной жизни, как из камня наружу вытягивались фигуры горельефов. Вновь не было времени разбираться в собственных мыслях. Оставалось идти вперёд и слепыми глазами осматривать следы давно забытой истории.

– Неудивительно, что из Города Солнца сбежали все, кто мог, – заметил Дима. – И понятно, почему последние картины Вердехо были «воплощением животного ужаса».

– Да уж… – согласилась Аня. – Чуть ли не единственный, кому удалось вернуться в Испанию. А толку? Заколотил окна, распугал друзей и родных. «Всюду подозревал слежку и пугал близких разговорами о неизбежной каре, которая должна постигнуть его за тяжкие грехи».

– Хоть ясно, о каких грехах шла речь. Сжигал людей, чтобы зарисовать их агонию. Вот тебе и свобода творчества.

Каменная летопись не передавала всех деталей ужаса, царившего в возрождённом Эдеме, но Максиму было достаточно и того, что он увидел. Теперь иначе вспоминал улицы города. Ведь ему среди прочего попадались и человеческие кости. Запертые в котловине, лишённые помощи солярии, одичав, умирали в одиночестве. От голода и болезней. Город Солнца превратился в гробницу для ещё живых, но обречённых на долгую смерть людей.

– Странно, – промолвил Максим.

– Что? – одновременно отозвались Аня и Дима.

– Рабы с плантации дель Кампо. Они сумели бежать из Города Солнца.

– Ну да. Правда, не все.

– И вернулись на плантацию. Не знали, что числятся беглыми.

– И что? – не понимал Дима.

– Они ведь заявили, что в джунглях их преследовали тени божественного гнева «в образе гигантов с обезображенными лицами на груди».

– Тени, – кивнул Дима и тут же сообразил: – А ведь теней к тому времени перебили. Как же так?

– Ответ здесь. – Обогнавший их Покачалов ткнул пальцем в высеченные на стене изображения. – Если я правильно понимаю, некоторые из соляриев пытались остановить резню. Вот, смотри, они отправляются к сердцу мглы, почти превращаются в ягуаров. Получили шанс раствориться в знании, но в последний момент отворачиваются. И уходят.

– Почему? – Аня внимательно следила за пальцем Покачалова, словно под его нажимом рисунки могли ожить.

– Ну… Чем дальше они… Вот! Из котловины они спускаются уже без головы и с лицами на груди. Всё сходится. Новыми тенями стали сами солярии. Те из них, кто не до конца потерял рассудок. Теперь ясно, откуда они взялись.

– И ясно, почему у них головы не деформированы, как на картинах Вердехо, – добавил Дима.

– Почему? – уточнила Аня.

– Потому что они не перетягивали своим младенцам голову, как поступали некоторые из древних индейцев. Новые тени только закрашивали голову генипой и лепили на грудь щиты с уродливой мордой. Ну и неудивительно, что они два с половиной века сторожили именно маршрут от Омута крови. Подлавливали всех, кто находил оставленные указатели и пытался ими воспользоваться. Знали, что именно этот путь описывали мастера: оставляли на спинах статуэток и, может, зарисовывали на внутренних слоях. Забавно, если новых теней возглавил какой-нибудь Берг. А что? Вполне возможно. Представляешь? – Дима повернулся к Максиму. – Ты год назад увидел его картину. Художник как художник. Ну, особняк какой-то. И думать не думал, что Берг возглавлял отряд кровожадных туземцев, разгуливавших по джунглям без головы и убивавших любого, кто пробовал приблизиться к спрятанному в горах древнему городу.