Тим вернулся к могиле матери. В нескольких метрах от свежего холма стояло большое надгробие некоего «Эвана О’Коннора, любящего мужа, отца и деда». Предусмотрительная родня О’Коннора поставила у могилы каменную скамью, на которой можно было присесть, подумать и помолиться за бессмертные души предков.

Тим задумчиво смотрел на могилу матери. «Ты унесла свою тайну с собой, Маргарет Хоган. Теперь мне ее никогда не узнать».

Он горько улыбнулся и сказал:

— Ради нас обоих, пусть это будет архангел Гавриил. Или даже сам Иисус. Или Моисей…

И вдруг он содрогнулся от ужасной догадки.

Моисей. Ведь в ее жизни был один Моисей! Нет, этого не может быть. Даже подумать об этом — уже богохульство.

И все же…

Он вдруг припомнил один момент из своего детства: ему четырнадцать лет, он сидит в столь памятном ему кабинете, и благочестивый старец рассказывает: «После смерти моей жены председатель синагоги Айзекс нанял ее убирать у меня в доме…»

Разве не человек по имени Моисей Луриа произнес эти слова?

Тим судорожно соображал и подсчитывал в уме. Если он ничего не путает — а Господь свидетель, сейчас он больше всего хотел бы ошибиться! — то Эммон Хоган отсутствовал именно в тот год, когда Моисей Луриа носил траур. Все сходится до мелочей. Самым ужасным образом.

Моисей Луриа овдовел вполне молодым человеком. Как бы он ни горевал, он все же был мужчина. И моя бедная мать, с ее юной красотой… И невинностью…

Возможно, перед этим человеком она испытывала благоговейный трепет. Наверняка испытывала. Он был слуга Господа, пускай даже и другого. А с его красноречием он вполне мог вызвать в ней сострадание к своему одиночеству.

На кладбище спускались сумерки. Тим устремился к метро, гоня мысли прочь.

Стараясь не думать о том, что он, священнослужитель, посвятивший себя любви к Иисусу Христу, может оказаться сыном раввина Моисея Луриа.

Тим попросил отца Джо Ханрэхана об исповеди, желая подготовить того к своему решению. Ибо после того, что он намеревался ему открыть, оставаться священником ему уже нельзя будет.

— Благословите меня, отец, ибо я согрешил. Я не исповедовался семь дней.

— Да? — переспросил отец Джо.

Тим страдальчески прошептал:

— Я совершил инцест.

— Что?

— Я вступил в связь с женщиной, которая, как оказалось, приходится мне сестрой.

Отец Джо был потрясен.

— Ты можешь объяснить толком, что еще за «инцест» такой? Что это еще за фантазии?

— Это не фантазии, это реальность! — вспылил Тим. — Мне надо было сразу додуматься, еще когда этот еврей сам мне сказал, что был знаком с моей матерью.

— Еврей?

— Рав Луриа. Пусть он в аду изжарится!

— Ты думаешь, что твой отец — раввин Луриа? — в изумлении воскликнул пастор.

— Я в этом уверен! Пусть перед своим Богом он сам оправдывается. Сейчас речь обо мне. Вы понимаете, что я согрешил? Какое мне теперь полагается наказание? Ничем мою душу теперь не очистить!

В исповедальне воцарилось молчание. Потом старик неуверенно попросил:

— А теперь послушай мою исповедь.

Тим покачал головой:

— Я не могу. Я не пастырь. Я в самом деле уже не пастырь. К тому же вы еще не отпустили мне грехи.

Отец Ханрэхан схватил Тима за плечи и вскричал:

— Назначаю тебе епитимью — выслушать мою исповедь!

Не давая Тиму возразить, приходский священник, знакомый ему с детства, грохнулся на колени и перекрестился.

— Благословите меня, отец, ибо я согрешил. В последний раз я был на исповеди неделю назад. Я совершил несколько смертных грехов. Не только за время, прошедшее с последней исповеди, но за всю сознательную жизнь.

Я способствовал увековечению лжи. Оправданием мне может быть только то, что правда, которую я утаивал, была мне открыта на исповеди. И никто, даже сам Всевышний, не мог бы заставить меня нарушить обет молчания.

Помолчав, он добавил:

— Но в качестве кающегося грешника я могу открыть ее вам.

Он посмотрел на Тима глазами, призывающими к состраданию, и прерывающимся голосом начал свой рассказ:

— Это было очень давно…

— Как давно? — сурово уточнил Тим. — Вы можете говорить конкретнее?

Тот замялся, потом сказал:

— Еще до твоего рождения.

Старый священник содрогнулся всем телом, но Тим приказал:

— Дальше!

— Один человек из моего прихода признался на исповеди, что совершил прелюбодеяние, и женщина зачала. Это была сестра его жены. Он хотел, чтобы она сделала аборт. Он служил в полиции и был знаком с докторами… — Он набрал воздуха. — Но я его отговорил. Потом, когда ребенок родился, я совершил подлог в документах о крещении. Я записал в них мужа этой женщины, чтобы ребенок считался рожденным в браке. Я хотел оградить несчастную больную женщину. И ребенка… Я хотел защитить невинного малыша.

Он уронил голову и заплакал.

Тима будто током ударило. «Так мой отец — Такк Делани? Этот мордоворот? Эта трусливая скотина?» От одной мысли ему сделалось тошно.

В этот момент старик священник поднял на него глаза и встретил негодующий взгляд.

— Вот вам моя исповедь, отец Хоган, — невнятно произнес он. — Вы отпустите мне грехи?

Тим замялся, потом выпалил:

— Не сомневаюсь, Господь в Своем неисчерпаемом милосердии ниспошлет вам Свое прощение. — И после паузы добавил ледяным тоном: — Моего же вы никогда не дождетесь.

Стояло туманное нью-йоркское утро. Однако Такк Делани, одетый в рубашку с коротким рукавом, открывавшую его мясистые бицепсы, весь взмок от работы: он косил лужайку перед своим домом в Квинсе, куда переехал с семьей несколько лет назад, когда получил сержантские погоны.

Он остановился, достал платок, вытер пот со лба и в этот момент увидел своего племянника. Тот, в джинсах и старенькой бейсбольной куртке, шел к калитке.

— Эй, Тим! — недовольно окликнул Такк. — Что это за наряд для священнослужителя?

Тим пропустил замечание мимо ушей.

— Заткнись! Не тебе мне мораль читать!

Дядька рассвирепел, его бычья шея налилась кровью.

— Эй, мистер! — прорычал он. — Следи за своими выражениями! Не то, будь ты хоть сто раз священник, я тебя отделаю!

В каком-то смысле Тим был рад, что дядька разозлился. Ему будет легче выпустить свою злость в атмосфере такой же враждебности.