Он взглянул на заходящее солнце — до темноты оставался час. Зуга знал, что должен вскарабкаться на тот склон. Пока Робин озадаченно взирала на него, он поколебался еще несколько секунд и с сердитым возгласом устало поднялся. Ноги по-прежнему невыносимо болели, и он потер там, где пульсировала ножевая рана. Да, прогулка в лощину будет долгой.

По глубокому узкому оврагу Зуга незаметно вышел из лагеря. Отойдя подальше, он вскарабкался наверх и держался густых кустарников прямо над речным руслом, пока не наткнулся на преграду из деревьев, принесенных сюда рекой во время последнего сезона дождей и перегородивших сухое русло от берега до берега.

Прячась за этим укрытием, Зуга перебрался через русло и начал подниматься на дальний склон. Он шел очень осторожно, перебегая от дерева к дереву и внимательно прислушиваясь и всматриваясь перед каждой пробежкой.

Потянуло легким прохладным ветерком. Вечерний бриз, дувший с откоса, осушил пот на шее и сделал тяжелый подъем мало-мальски переносимым. Похоже, другой награды он не получит. На твердой каменистой почве не оставалось следов, и вокруг не было признаков жизни, ни животных, ни человека. Все идет к тому, что Зуга сполна расплатится за свою лень. Он ждал слишком долго.

Еще до того, как он вернется в лагерь, наступит полная темнота, луна встанет поздно, а, спускаясь по такой местности в кромешной тьме, он рисковал сломать ногу.

Майор повернулся, намереваясь идти обратно. Вдруг он учуял знакомый запах, а уж потом заметил источник. Волосы у него на голове зашевелились, живот сжался, хотя пахло обычным табаком. Он нагнулся и подобрал коричневый, смятый в лепешку окурок. Последнюю свою сигару он выкурил два дня назад, и, возможно, поэтому его нос стал таким чувствительным.

Сигару выкурили почти до конца и раздавили так, что она напоминала обрывок древесной коры. Если бы не запах, он не обратил бы на находку внимания. Зуга раскрошил окурок между пальцами — изжеванный комочек был еще влажным от слюны. Он понюхал пальцы. Запах этого сорта португальского ароматизированного табака был ему хорошо знаком.

Камачо оставил пятнадцать человек далеко за гребнем, в нагромождении скал, похожем на разрушенный замок; их пещеры и навесы давали тень и укрытие. Он знал, что они лягут спать, и завидовал им. У него самого слипались глаза. Португалец лежал на животе, схоронившись на другой стороне гребня, и наблюдал, как караван разбивает лагерь.

С собой он взял лишь двоих, они помогут ему запомнить расположение часовых и изгороди, сторожевых костров и палаток. Они смогут провести в лагерь всех остальных, даже в полной темноте, до восхода луны, если в этом возникнет необходимость. Камачо надеялся, что не возникнет. В темноте можно ошибиться, а для провала им хватит одного выстрела или крика. Нет, надо дождаться луны, решил он.

Англичанин вернулся в лагерь незадолго до того, как караван остановился. С ним был готтентот. Оба спотыкались на каждом шагу, как люди, совершившие долгий трудный поход. Отлично, Баллантайн будет спать беспробудно, может быть, уже спит, так как Камачо за последний час не видел его ни разу. Он, наверно, расположился за палаткой женщины. Португалец видел, как служанка принесла ей ведро горячей воды, от которой шел пар.

Камачо и его люди заметили, что сержант-готтентот поставил всего двоих часовых. Наверно, англичанин чувствует себя в безопасности, раз поставил всего двух часовых следить за львами. К полуночи они оба крепко уснут. И больше не проснутся. Он своей рукой зарежет одного из них. Перейра улыбнулся в предвкушении. А к другому пошлет одного из своих людей с хорошим ножом.

Остальные готтентоты соорудили свой обычный односкатный навес и на скорую руку покрыли его листьями. Дождя быть не может, в это время года, да еще при таком безоблачном голубом небе дождей не бывает. От навеса до палаток две сотни шагов, до них не донесется ни стон, ни всхлип. Отлично, кивнул Камачо. Дела шли лучше некуда.

Как всегда, две палатки поставили рядом, почти бок о бок. Галантный англичанин охраняет женщину, опять улыбнулся Камачо. В паху снова вздыбилось, и дремота чудесным образом развеялась. Ему захотелось, чтобы ночь поскорее кончилась, он ждал так долго.

С театральной африканской внезапностью опустилась ночь. За несколько минут долина наполнилась тенями, закат напоследок залил ее абрикосовым и золотым заревом, и все погрузилось в темноту.

Еще час португалец следил, как на фоне лагерных костров то тут, то там вырисовываются темные силуэты. Однажды до гребня донеслась тихая нежная песня, долетали и другие звуки из лагеря — лязг ведра, стук полена, брошенного в костер, сонное бормотание. Все это означало, что обычный распорядок не изменился, там никто ни о чем не подозревает.

Стихли голоса, погасли костры. Тишину нарушали лишь плаксивые стенания шакала.

Созвездия медленно кружились по небу, отмечая ход часов, и внезапно поблекли, заглушённые ярким сиянием восходящей луны.

— Сходи за остальными, — велел Камачо ближайшему соседу и, с трудом поднявшись на ноги, потянулся, как кошка, разминая затекшие мышцы.

Люди тихо подошли и сгрудились вокруг предводителя, выслушивая последние указания. Закончив шептать, он обвел всех взглядом. В ярком лунном свете их лица приобрели бледно-зеленый оттенок, как у свежевыкопанных трупов. Выслушав его, они кивнули и пошли следом вниз по склону молчаливо, точно стая волков. Дойдя до сухого русла на дне долины, они разделились на заранее условленные группы.

Камачо пошел в лагерь по свежевытоптанной тропе. В правой руке он держал нож, в левой — ружье; его ноги еле слышно шелестели по низкорослой сухой траве. Впереди, под раскидистыми ветвями дерева мукуси, на том самом месте, куда часового поставили шесть часов назад, португалец различил его силуэт. Человек спал, по-собачьи свернувшись на твердой земле. Камачо удовлетворенно кивнул и подкрался ближе. Часовой спал, натянув одеяло на голову. И его донимают москиты, ухмыльнулся Камачо и опустился на колени.

Свободной рукой он осторожно нащупал под одеялом голову воина и замер. Удивленно хмыкнув, он откинул одеяло. Его свернули вокруг торчащих корней мукуси, чтобы получилось похоже на спящего человека. Португалец выругался тихо, но горячо.

Неудачное время