Папа, а за ним Карл перестали ходить на субботние застолья. “Как-то неловко”, – сказали они. А Мамука и Бесо не очень беспокоились насчет “неловко”. Сложилась постоянная компания чипилиевских слушателей: боржомские, завсегдатаи турбазы отлично справлялись со своими ролями статистов. В их ряды влились два моих двоюродных брата. Они приходили к субботнему застолью с девушками с туристических маршрутов. Одна, молоденькая челябинская врач-рентгенолог, сказала, что знает Тамару Валерьевну Стороженко, которая во время войны была лейтенантом медслужбы. С рентгенологом гулял Мамука. Он поведал нам, что рентгенолог ему призналась: “Мамука, я знаю Тамару Валерьевну близко, знаю, что у нее действительно был роман с генералом. Я видела его фотографию и помню глаза чуть навыкат”.

“Вот тебе раз, – удивился папа. – Может… Да нет, ну какой танец с Евой Браун в Рейхстаге! В присутствии Адольфа Гитлера! Будем реалистами”.

Мама лечила двенадцатиперстную кишку, ходила к доктору Муртазу Мухтарову, делала у него “фейергейзер”, папа работал на мясокомбинате, двоюродные братья строили санаторий имени XIX съезда партии, у всех было много своих дел. Да, забыл сказать, что меня назначили вожатым пионеротряда, и еще я состоял в ААО, что означало Антиамериканское общество, оно было тайным, у нас были членские билеты. Но никто из нас не знал, что мы должны делать антиамериканского. Мы жили в ногу со временем. А Симон Чипилия, полоумный тирщик, жил прошлой войной.

По воскресеньем в нашем доме смаковали истории, рассказанные вчера Чипилией. В прошлую субботу он вспомнил: “Второго мая 1945 года мне позвонил секретарь Сталина Поскребышев и сказал: “К вечеру твой самолет должен быть готов к взлету! Хозяин хочет посмотреть на горящий Берлин! Я напрягся”. Чипилия осмотрел сидящих за столом, потом заметил Платона, показал ему на свободный стул, Платон подошел, но не сел. Чипилия повторил: “Я напрягся. Берлин вот-вот должен пасть. Наши солдаты уже в самом Берлине. Воюют за каждый дом. Добивают Гитлера. Но раненый зверь – опасный зверь. Зачем смотреть на Берлин с воздуха? Вдруг фашисты увидят и вычислят, что это личный самолет Сталина? Что тогда? Страшно представить! Вся фашистская противовоздушная артиллерия начнет нас уничтожать. Хоть я и являюсь одним из лучших советских асов, недаром Иосиф Виссарионович выбрал меня из сотен других в личные летчики, но ответственность же! И что это взбрело вождю в голову посмотреть ночью на горящий Берлин!

Час ушел на подготовку самолета. Все идеально. Смотрю, едет по летному полю машина его охраны. Выскакивают. Выстраиваются. Каждый два метра ростом. Помню, на Ялтинской конференции Уинстон Черчилль загляделся на советских витязей, одному даже королевский орден прикрепил на грудь. Наконец, сходит сам. Вижу, с ним дюжина маршалов, генералов, тут и Буденный Семен Михайлович, Рокоссовский – точно дюжина, я по головам пересчитал. Надо же – экскурсия! Неужели никто из них не имеет трезвую голову? Эйфория победителей! Только вот Жукова не видно. Тот делом занят, его “катюши” стреляют прямой наводкой по Рейхстагу. Расселись. Взлетаем! Сталин сидит рядом с моим креслом. Остальные сзади, шушукаются. Иосиф Виссарионович говорит со мной по-грузински, все затихли, вслушиваются – о чем мы? Смешно. А мы обсуждаем Тамилу Плиеву, бортпроводницу, официантку – не знаю, как ее назвать, – она только что пронесла поднос с шампанским. Иосиф Виссарионович знает, что я к ней неравнодушен. Высокая, пышнотелая осетинка, волосы курчавые, как у меня. Сталин смеется: “Сознайтесь, вы брат и сестра?” О боже! Какие брат и сестра! Я спать не могу, ворочаюсь, Тамила Плиева, шепчу. Знаю, Рокоссовский – маршал, красавец и она сохнет по нему. А он, черт бы его побрал, здесь, за моей спиной, прикидывается тихоней. Зачем дуэли запрещены? Я бы вызвал Рокоссовского, открыл бы ящик с дуэльными пистолетами: “Выбирай, маршал! Давай стреляться! Хочешь, с расстояния десяти шагов? Хочешь, с расстояния двадцати шагов? Как хочешь. Но разрешим этот вопрос! Убьешь меня – она твоя, убью тебя – она моя”. Мы разговариваем с Иосифом Виссарионовичем, он спрашивает: “Почему у тебя уши красные?” Я же не могу ему ответить, чувствую, что Тамила подошла к маршалу Рокоссовскому, наклонилась над ним, он что-то шепчет ей и смотрит в разрез моей осетинки. “Какой разрез?” – не понял Сталин. А я не понял, откуда он знает, о чем я только что думал. А-а, я думал вслух. “Какой разрез?” – повторяет вождь. Я вижу внизу огни, взрывы, следы трассирующих пуль. “Берлин”, – сообщаю. Отделался от объяснения, что у Тамилы Плиевой глубокий разрез на платье и ее груди, как узбекские дыни, готовы вывалиться, и все это специально для маршала, которого я хочу пристрелить на дуэли”…

Мой двоюродный брат Бесо, студент-медик, спрашивает: “Сколько лет вы летали со Сталиным?” Чипилия прервал свой рассказ, молча выпил стакан вина, ввернул в сациви лаваш и ответил: “Симон Чипилия четыре года был личным летчиком генералиссимуса Сталина”.

Ночной Берлин в огне. “Где там Рейхстаг?” – интересуется Сталин. Маршалы прильнули в окнам. Чипилия всматривается в огненные взрывы, показывает на здание Рейхстага. “Там Адольф Гитлер? Симон, чуть пониже, сделаем круг!” – “Опасно, Иосиф Виссарионович!”

И в этот момент что-то взорвалось. Артиллерийский снаряд попадает в левое крыло самолета, крыло отваливается, словно оно из фанеры. Вспыхнули фашистские прожекторы, самолет стало крутить.

Симон Чипилия пытается что-то сделать, но самолет падает. Маршалы и генералы не скрывают своей растерянности, кто-то кричит. Чипилия посмотрел на Сталина, тот бледен, сжал губы, шепчет: “Симон, брат, придумай что-нибудь. Упасть на Рейхстаг и так кончить жизнь очень не хочется”.

Самолет несется к земле. И тут Чипилия делает следующее. Вот его рассказ: “Я что есть силы ударил кулаком в левое окно, разбил его и просунул наружу руку, вытянул ее… Рука как крыло! Чувствую, самолету понравилась моя идея. Я растопырил пальцы, вижу – самолет летит уже не к Рейхстагу, а над берлинскими крышами, летит, а не падает. Я тяну на себя штурвал, самолет тяжело, но поднимается. Смотрю на Сталина. Он тоже почувствовал, что мы не попадем на ужин к Адольфу Гитлеру. Трассирующие пули то справа разрываются, ослепляя меня, то слева. Маршалы и генералы вжались в кресла, молчат. Хочу оглянуться, посмотреть, что делает красавчик Рокоссовский и что в эти минуты делает моя… нет, не моя Тамила.

Мы сбежали от фашистской артиллерии. Поднимаемся вверх, в холодное майское ночное небо. Рука ноет, ей очень нехорошо. Вся кровь оттекла. Мы летим. И вдруг Тамила падает мне на колени, вытягивает обе свои длинные руки в холодную темноту, кричит: “Убери свою! Отморозишь!” – “Нет, Тамила!” Она силой втянула мою руку. Мы летим. Садимся на военный аэродром. Тамила держала свои ледяные руки, пока шасси нашего самолета не ударились об бетон.

“Он безумный!” – сказал Мамука. “Он мне надоел!” – сказал Бесо. Но они все же пошли в следующую субботу в стекляшку “У Платона”. Пошел и мой папа, и двоюродный брат Карл. Мама возмущалась: “Что вас так тянет туда? Бесплатное угощение? Вы такие же жалкие нахлебники, как и эти типы с турбазы”.

Они вернулись в три ночи. Говорили о каком-то тигре, который до войны бродил по ночному Тбилиси. И этого тигра убил Симон Чипилия. “Откуда тигр в Тбилиси? Сбежал из зоопарка?” – спросила мама. “Нет, забрел из Индии. Такое бывает, редко, но бывает”. Мама с папой шептались в постели. “Представляешь, вышел из джунглей и побрел через всю Индию, Пакистан, Афганистан, Иран, до Грузии. Брел бы дальше, но Кавказские горы его остановили”. Мама спросила: “И зачем? В Индии так хорошо!”