А тут и сама Любава подоспела. Надышалась, готова ехать дальше. Очень хорошо.

— Слышь-ка, княгиня, пока ты тут гуляла, я тебе холопку подыскал, — огорошил я ее новостью. — Когда уеду, с собой возьму, а пока быть ей у тебя в услужении. Ты сыщи ей полушубок с сапожками, чтоб переоделась. — Пока Любава копалась в возке среди своих вещей, я, повернувшись к Павлине, предупредил: — Но у меня есть правило: все приказы должны исполняться мгновенно и без малейших колебаний. Поняла?

Та быстро-быстро закивала, глядя на меня влюбленными глазами.

— Тогда… Одежка на тебе больно плохонькая, да и в грязи вся.

— Я на облучке могу, — торопливо выпалила она.

— Нет, — отрезал я. — Кого я потом учить стану? Сосульку? А потому… раздевайся.

— Тута?!

— Не в возке же. Да кафтан подле себя кинь. Когда лапти снимешь, как раз на него и наступишь, чтоб ноги не испачкать.

Замешкалась девчонка всего на секунду, после чего на землю полетел старенький, весь в заплатах, кафтанчик и прочая одежонка. Единственное, с чем она затянула, так это с нижней сорочкой. Оставшись в ней, она робко спросила:

— И ее тоже сымать?

— А ты как думаешь? — буркнул я.

— Чистая вроде, — оглядела она ее. — А там как повелишь, княже. Хошь и срамно, а, ей-ей, скину, не сробею.

— Верю, — кивнул я. — Тогда… не надо. В ней и полезай. Да сразу полушубок надень.

Но рисковать я не стал и первым делом, едва залез в возок, рявкнул на нее:

— Сапоги снимай, рано надела! Вначале ноги разотри, а то заболеешь.

— Ништо, — беззаботно отмахнулась она, но, вспомнив про мое предупреждение, испуганно ойкнула и ринулась снимать сапоги.

А вот ноги растереть как следует у нее не получалось — полушубок мешал. Ну не снимать же. Пришлось взяться за дело самому. Павлина попыталась выдернуть свою ступню из моих рук, но я сурово гаркнул на нее, и она покорилась, робко глядя на меня, но уже не сопротивляясь.

Молодец, понятливая.

Любава осуждающе крякнула, глядя на мои старания, а я недолго думая сунул ей вторую босую ногу девчонки. Нечего без дела сидеть. И вообще, критиковать мы все мастаки, а ты попробуй потрудись.

Новоявленная «княгиня» поморщилась, еще раз неодобрительно кашлянула, но за дело принялась умеючи, филонить не стала. А Павлина вдруг разревелась.

— Ты чего? — опешил я. — Больно, да? Терпи. — И предложил: — А может, передумаешь, пока время есть? Дальше-то куда больнее будет.

Та энергично замотала головой.

— Не-э, то я от счастьица. Я ж час назад таковское и в помыслах тайных не держала, а тут эвон чего. — И робко попросила: — Токмо Христом богом молю, княже, не вели мне сей же миг утихнуть. Боюсь, не смогу твое повеление выполнить. — И она разрыдалась пуще прежнего.

— Ладно уж, пореви, — снисходительно проворчал я. — Но чтоб в последний раз, поняла?

Она снова энергично закивала, а я, чтоб развеселить ее, принялся подтрунивать, продолжая старательно растирать ледяную ступню:

— И какой дурень тебя Павлиной нарек? Погляди на себя. Павлин — птица пышная, перья разноцветные. А у тебя и волосы черные как смоль, и косточки хоть и широкие, да мясцом не больно-то обросли. Впору тебя галчонком звать. Хотя да, у тебя глаза карие, а у галчонка они вроде бы…

— Так я и есть Галчонок, — всхлипнула она, постепенно успокаиваясь.

— То есть? — не понял я. — А как же Павлина?

— Не сказывала я тебе про Павлину, — возразила она. — То ты сам, княже, надумал, когда я Павлом назвалась. И в крещении поп меня Галиной нарек, ну а матушка токмо Галчонком и прозывала.

— Понятно, — кивнул я, решив, что хватит тереть, пальцы на ноге совсем теплые, и скомандовал: — Ну коль ты не заморская Павлина, а наш Галчонок, тогда обувайся. Хватит с тебя.

Любава всю оставшуюся дорогу сидела недовольно поджав губы, периодически бросая критический взгляд на Галчонка и следом — осуждающий — на меня. Однако молчала. Высказаться себе она позволила один-единственный раз, когда мы остались наедине.

— Не пойму я тебя, князь. Тебе свистнуть — любая прибежит, как собачонка, да еще хвостиком вилять станет, а ты эвон кого себе выбрал.

Я озадаченно нахмурился, недоумевая, к чему она, потом дошло. Хотел растолковать, для чего мне на самом деле понадобилась девчонка, но не стал. Тайный телохранитель потому и тайный, что о нем никто не ведает, а потому лучше, если о ее истинном предназначении будут знать лишь я и она сама. Ну и Ксюша еще. Но это впоследствии, когда я передам ей Галчонка.

Любаве же ответил неопределенно:

— Считай это княжеской блажью.

И тем же вечером предупредил девчонку помалкивать о будущей учебе. Та клятвенно пообещала, что станет молчать как рыба.

Федора мы застали за трапезой в небольшом тереме, который повелел выстроить для сына старший Годунов. Встретил он нас радостно, особенно меня. А вот к появлению Любавы отнесся не так, как мне хотелось бы, хотя и не столь холодно, как я опасался. Нечто среднее. Эдакое легкое удовольствие, как у малыша, которому на глаза попалась некогда любимая, но успевшая поднадоесть игрушка. Воспоминания приятные, но не более — появились новые забавы, куда интереснее.

Однако я не отчаивался. Еще не вечер. Но чтобы она не маячила перед ним с этими пятнами на лице, попросил его выделить для нее комнатку и отправил ее отдыхать — дескать, устала с дороги. Любава не противилась, ибо сценарий для нее я расписал заранее. Впрочем, у нее самой было точно такое же желание побыстрее уйти. Это ведь у нас, мужиков, главные вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?», а у женщин основной: «Как я выгляжу?» Выглядела она не ахти и сама прекрасно о том знала, а потому охотно устремилась в отведенную ей комнату.

Подметив слезы на ее глазах, я вызвался ее проводить, благо Федор отлучился, дабы распорядиться насчет ужина.

— Ну и зачем оно все? — горько спросила она, когда мы оказались в ее комнате. — Сам, поди, узрел, что он…

— Узрел, — не стал спорить я, но с улыбкой добавил: — И другое узрел. Светелка-то твоя рядом с его опочивальней.

Она фыркнула:

— А проку?

— Погоди-погоди, — многообещающе посулил я. — Сегодня тебе и впрямь лучше из нее не выходить. Вон Галчонок есть, так что принесет тебе сюда и еду, и все, что хочешь. Ну а завтра-послезавтра поглядим.

— Экий ты прыткий, — усмехнулась она. — Думаешь, до завтра что-то изменится? Эвон кака у меня рожа. Куда мне с такой? Ему, поди, и глядеть на нее тошно. Али мыслишь, настой твоей ключницы подсобит? Что-то мне не больно-то…

— На настой полагаться не станем, но за свою рожу будь в надеже, — весело скаламбурил я, твердо пообещав: — Лично ею займусь. Королеву из тебя сотворить не обещаю, но, думаю, принцессой сделаю, поверь.