— А частокол? — уточнил Матвей с беспокойством. — Его не успели запалить ногаи?

— В некоторых местах ивовые прясла вала задымились было, да казаки водой залили. Черпали из канавы, которую вчера успели прорыть для водопоя скота.

— Слава богу! — и Матвей перекрестился, не переставая в душе удивляться житейской мудрости старого атамана. — Как в воду глядел Богдан, повелев рыть протоку под частоколом. Сгодилась речная вода и скот поить, и огонь тушить!

— Все ли ногаи с берега убрались? — спросил Матвей, продолжая смотреть на север, где ногайская конница, возвратившись от берега Яика, приводила себя в порядок, снимали на землю привезенные трупы и раненых.

— Кто жив остался, те убрались, побросав плоты на песке или на воде. Более сотни ногаев пытались было кинуться на вал с копьями да саблями, чтобы схватиться с казаками, да тут подоспел есаул Болдырев со своими молодцами, взяли степняков в крепкую сабельную рубку, выскочив из-за частокола на берег. С десяток посекли, а прочие кинулись в реку и сплыли вниз мимо наших стругов. Атаман Богдан хочет немного погодя вернуть есаула в городок, чтобы и далее быть ему в резерве, — Митяй говорил торопливо, постепенно успокаивая дыхание.

— Ну и слава богу, — Матвей впервые за время боя улыбнулся казáчкам. — Не страшно было под ногайскими стрелами? Сознавайтесь, спина, должно, без банного веника вспотела?

Княжна Зульфия с улыбкой помотала головой, увенчанной легкой медной шапкой с красивым белым пером на шишаке, но рука, которая держала готовую к стрельбе стрелу с черным оперением, все же слегка подрагивала, выдавая скрываемое волнение.

— Не в чистом поле мы, чтобы большого войска страшиться, — ответила за подругу Марфа. И ее голос выдавал неугасшую тревогу. Да и было от чего беспокоиться молодой женщине — случись что с Матвеем да с Ортюхой, как им быть далее, с будущими детишками на руках? Родитель хоть и крепок еще и не стар, да и он не вечен на этой земле.

— Твоя правда, Марфуша. Наскоком нас не взять, в это князь-хан Араслан, ныне уверовал. Глядите, ногаи уходят в сторону восточного леса, где на опушке разбит их стан с походными кибитками!.. Да-а, а у нас разве время не к ужину, а? Ишь ты-ы, не приметил даже, когда солнце склонилось к Волге! Марфуша, будь ласковая, свари нам с родителем Наумом каши погуще! Да и ты, Зульфия, — с нескрываемым уважением к молодой княжне обратился Матвей, — поторопись к дому! Твой есаул тако же, должно, проголодался, пустого дыма наглотавшись! Не про нас бедовые люди сказывали, что только и лиха недельку переголодать, а уж там скрючит так, что и вовсе полегчает!

— Накормлю твоего друга, атаман Матвей, — с улыбкой, коверкая еще русские слова, ответила Зульфия, сверкая черными продолговатыми глазами с густыми ресницами. — Батыров надо кормить большой кашей, а то и на козе скакать не получится, на спину падать станет, а казаки хохотать будут! — Она закинула за спину полупустой колчан — стрел в нем осталось не более десятка, в досаде поджала красивые полные губы. Матвей понял ее переживание, успокоил:

— Велю казакам повытаскивать стрелы из частокола и по городку собрать, и поломанные соберем — был бы железный наконечник, а дерево приделаем! Вона сколько гибкого ивняка по берегу наросло! Так что вы с Марфой без оружия не останетесь! А теперь — марш по домам, упрямые женки!

Улыбаясь, Марфа и Зульфия поспешили спуститься с помоста, навстречу им поднялся пропахший дымом, но счастливый исходом первого крупного сражения у городка атаман Барбоша. Полуседая короткая борода скомкана оттого, что атаман то и дело вытирал широкоскулое лицо небольшим платком, удаляя следы сажи.

— Кажись, угомонился князь-хан Араслан, убрался в свое логово зализывать раны! — Богдан несколько раз кашлянул, дергая черными бровями. — Да-а, жаль Сильвестра, хороший из него был бы есаул, да вражья стрела негаданно нашла его. Видел Томилку, наши знахарки раненое плечо обмыли, присыпали толченым кровавником и перевязали битое место. Заживет, стрела в мякоть ударила, на излете уже. За ним теперь дочь Маняша присматривает. И у князь-хана немало покалеченных, тако же лечить их будут. Думаю, теперь даст нам роздых на несколько дней.

— Верно говоришь, Богдан, дня три-четыре будет тихо, но не дольше. Такой человек нескоро угомонится, всенепременно придумает что-нибудь нам в досаду. Малость погодя, пойдем ужинать, а в карауле кого-нибудь из есаулов на время оставим.

* * *

Несколько дней и в самом деле были для казаков вроде праздника, если не считать приезда к берегу Яика отважных наездников, которые, дразня сидельцев Кош-Яика, не вынимая стрел из колчанов, лихо проносились вдоль обрыва, выкрикивая обидные слова в адрес спокойно наблюдающих за ними караульщиков, вызывая в поле единоборцев, чтобы померяться богатырской силой на саблях.

Тимоха Приемыш, будучи в старших над караульщиками, не раз посмеивался в светлые усы, щурил крупные, навыкате ярко-синие глаза. Добродушное рябое лицо было спокойным, когда смотрел на дерзких всадников и вздыхал:

— Не торопись, кума, в лес по ягоды, еще цветочки не отцвели! Верую, не век нам сидеть за частоколом, придет час — выйдем и мы в поле. Тогда и поглядим, чье плечо крепче, чья сабля проворнее!

На исходе первой недели после ногайского приступа с огневым приметом, дозорные казаки с вершины осокоря у главных ворот приметили необычное движение в стане князь-хана Араслана. Было довольно рано — солнце только что поднялось над дальними увалами и осветило лес, степь и Кош-Яик, над которым густо задымили костры: кашевары занялись своим делом. К каналу погнали поить коней, чтобы потом туда же пригнать овец, часть из которых уже принуждены были пустить под нож. Коров пока берегли ради молока ребятишкам и масла, которое пахтали сами и подкладывали в кашу. Вызванные на помост оба атамана не без удивления смотрели на суету, которая творилась в ногайском войске. Вскоре к берегу Яика, с заступами и кирками в руках, приблизилась большая, до сотни человек, толпа в сопровождении конных воинов. Работные люди в поношенных с прорехами халатах, остановились на невысоком бугре саженях в ста от обрыва, вытянулись в линию и принялись копать землю, выбрасывая ее в сторону Яика, делая как бы невысокий вал для защиты от казацких пуль.

— Не доходит до моего ума пока что, — удивлялся атаман Барбоша, по привычке в минуту сомнения почесывая ногтем крупный с горбинкой нос. Его серые глаза внимательно следили за странными действиями степняков. — Может, для лучников канаву роют, чтобы из нее, укрывшись, в нашу сторону пускать стрелы?

— Пользы им будет грош от такой стрельбы — далековато, — усомнился в таком предположении Матвей Мещеряк, в недоумении пощипывая темно-русую бородку. — Трясца их матери, чтоб весело жилось! — Может, роют канаву для всякой дохлятины, а в нашу сторону ветром вонь будет нести?

— С них станется, — буркнул есаул Митроха Клык. Лицо, когда-то покусанное собаками, было злым. Он снял с облысевшей головы суконную шапку, перекрестился, — Довелось как-то мне от знакомых стрельцов слышать, что при осаде Пскова литовцы убитых на вылазке наших людей не хоронили, а стаскивали к нашему валу и бросали в ров вместе с убитыми лошадьми. Было это в жару несносную, из рва такая вонь шла, что без мокрой повязки караульщикам и дышать было невмоготу!