Помолчав несколько секунд, Матвей резко прихлопнул ладонями о колени и с невольным удивлением проговорил, и видно было по его интонации, что в голове у него созревает какой-то замысел:

— Ай да князь-хан! Хите-ер не по годам, как хорошо обученный родителями молодой лисенок! Истинная правда, что господь добр, да черт проказлив! Проказлив князь-хан, слов нет, да и у нас ум не собаки съели!

— Ты к чему это вспомнил про наш ум, Матюша? — атаман Барбоша слегка наклонился вперед и настороженным взглядом посмотрел на Мещеряка, который носком сапога наступил на черную головешку и несколько раз прокатил ее по смятой траве туда-сюда.

— А мы не будем ждать, пока волк в овчарню заберется, трясца его матери, чтоб весело жилось! Захотелось мне самолично поглядеть, глубоко ли ногаи выкопали окоп? Может, уже и довольно, чтобы завалить его телами да сверху землицей присыпать, а?

Атаман Барбоша живо смекнул, о чем замыслил его младший товарищ, с восхищением обернулся к нему всем телом, и улыбка растеклась по широкоскулому лицу. Он мазнул рукой по усам, тихонько хохотнул:

— Гоже, Матвей! Ой как гоже! Не дело нам заставлять ждать князь-хана, уготовив ему знатное угощение! Как бы пиво в чанах не перебродило! Будем думать да ловить урочный час грянуть к праздничному столу!

— А урочный час тогда грянет, Богдан, когда наши дозорцы скажут, что стрелки с рушницами около окопа объявятся! Не шарить же нам по ногайскому стану, выискивая впотьмах, кто и где из них по шатрам хоронится!

Ждать известия о том, что крымские пищальники разбили свои шатры за вырытым окопом длиною более ста саженей пришлось два дня. На третью ночь атаманы стояли на помосте у главных ворот против правого берега Яика, молча смотрели на костры, которые вдали освещали степь в полумраке поднимающегося от воды тумана, договаривались о том, что и как должен делать каждый из них.

— Дозорцы наши осмотрели заросли у берега, согнали три десятка ногайских доглядчиков, которые прятались в ивняке, теперь сами там затаились, — сообщил Богдан Барбоша негромко, словно опасался, что его слова могут услышать враги. — Так что, думаю, мы переправимся с острова беспомешно и незамеченными.

— Добро, Богдан. Я возьму две сотни казаков с есаулами Ортюхой и Тимохой, на челнах спустимся по Яику к западному лесу, по нему прейдем за линию окопа, по бурь яну постараемся подползти к крымским пищальникам. Как только учиним пальбу, тут и ты со своими молодцами ударишь по охране около крымцев.

— Дай бог, чтобы все вышло по нашему замыслу. Разобьем князь-хану рыло да скажем, что так и было, ась? — с хитрецой сощурил глаза старый атаман. Потом серьезно добавил: — Кто знает, хорошо аль плохо обучены палить из пищалей крымские стрелки. Ждать, когда они через день-два на деле учнут показывать свое умение, нам не резон. Можем лишиться многих добрых казаков!

Матвей Мещеряк согласился с атаманом, в последний раз глянул на речную гладь, укрытую туманным покровом так густо, что в десяти саженях не разглядеть темного обрыва, тихонько хлопнул Богдана по плечу, сказал:

— Пошли мы, Богдан. Через час выходите и вы. И да поможет нам бог одолеть степняков без больших потерь в казаках!

— Должны одолеть! Иначе недолго сидеть нам в Кош-Яике! Тогда либо по воде уходить отсюда, людей теряя от ногайских стрел с обоих берегов, либо костьми ложиться от сабель ли, от голода ли. А бесчестье для вольного казака хуже смерти! Воспляшут тогда бояре от великой радости, что сгинуло вольное воинство, прибежище тех, кому невмочь и далее терпеть боярское измывательство!

— Долго ждать придется боярам! — отозвался на эти слова Матвей. — Еще не один жареный петух клюнет им в срамное место! — Он повернулся влево, где молча стояли его испытанные ратные товарищи, обратился к ним:

— Ортюха и ты, Тимоха, выводите казаков к челнам. Садитесь без гомона и бряцанья оружием. В таком густом тумане и тараканий чих за версту слышен! Иван, твои казаки пойдут с атаманом Богданом… Обнимемся, братцы, и да хранит нас господь! А наши милые женки пусть Бога молят во наше спасение!

— Встретимся у шатра князь-хана, — сумрачно ответил Иван Камышник, подергивая себя за длинный усище. — Вы только в лесу не заблудитесь, а то уйдете к самарскому воеводе в непрошеные гости узнать, воистину ли князь Засекин мылом веревки уже натер и хочет, изловив, всех перевешать?

— Не заблудимся, будь спокоен, Иванка! Мы гуртом повалим за Тимохой. Он своим дюжим телом в любом лесу добрую просеку вытопчет, — пошутил Ортюха Болдырев и ткнул кулаком в грузный живот почти квадратного Тимоху Приемыша, который от тычка даже не качнулся. Тимоха снизу вверх глянул на высокого ростом Ортюху, по рябому лицу расплылась по-детски беспечная улыбка.

— Протопчу, мне не впервой. Только бы леший не закружил нас, а то и вправду учнем блукать по чащобе! — Тимоха почесал затылок, сдвинув серую баранью шапку на светлые брови.

Ортюха тут же к нему с советом:

— Слышь, Тимоха, ты же сам давеча в лесу нам сказывал, что есть верная примета одурачить лешего! Ты говорил, что надо стельки в сапогах повернуть пятками к носку, вот у лешего и мозги трухлявые такоже перевернутся, не сможет путать нам дорогу и кругами водить но лесу!

— Пошли, братцы, будет вам в ночь глядя лешего поминать! — сказал Матвей, поправляя на поясе длинную адамашку. — Пусть спит спокойно в своем подкоренье. — Он первым спустился с помоста на невысокий вал, а потом и на траву. Вслед за ним, придерживая сабли у пояса, чтобы не стучали о приклады пищалей, пошли оба есаула и две сотни казаков, половина из которых была в Сибири с атаманом Ермаком. У ворот их встретил старец Еремей Петров в неизменном еще из Сибири ярко-синем ватном халате, опоясанный красным шелковым поясом — наряд этот достался ему по дувану после взятия казаками Кашлыка, столицы хана Кучума. Широкая белая борода аккуратно расчесана, лохматая лисья шапка надвинута на густые черные брови. Старец Еремей большим медным крестом осенял проходивших мимо казаков и приговаривал каждый раз короткую молитву, сдерживая против воли могучий диаконский бас:

— Чем яростней сила адская, тем сильнее сила небесная! Ангелы божии, помогите казакам! Аминь, во имя отца и сына… Чем яростнее сила адская…

Матвей, пропустив мимо себя обе сотни казаков, в последний раз оглянулся — поодаль за старцем Еремеем, крестясь, стояли казацкие женки и матери, выйдя проводить уходящих на сражение. Впереди всех видны были Марфа, Зульфия и Маняша, которые тесно прижались плечами друг к дружке, почти разом перекрестили Матвея в три руки и поясно поклонились издали, не решаясь прилюдно подойти и еще раз обнять уходящих мужей…

Песчаной полосой берега казаки сошли к челнам. Большие струги не стали отвязывать, расселись по челнам и малым стругам, разобрали весла…

— Держитесь друг за дружкой, — повелел Матвей, и его малый струг с двадцатью казаками первым отошел от Кош-Яика. — Ортюха, следи за правым берегом. Примечай место, где по нынешнему половодью с кручи упала большая ива, макушкой до самой воды. Я ее приметил с прошлого раза, когда высаживались там, идучи на сражение с мурзой Шиди-Ахмедом.