Мужчина, высокий, но казавшийся ниже своего соседа. Бурое просторное одеяние, украшенное лишь большим серебряным воротником, искрещенным распятиями, и серебряным же большим крестом, свободно висящим на поясе из грубой веревки. Острые темные глаза и длинная борода, опускавшаяся на грудь. Блестевшая от света ламп кожа бритой головы пестреет татуировками, образы святых и мадонн плотно переплетаются с крестами.

И третий. Невысокий, худощавый, с ежиком практически седых волос, рассеченных с правой стороны вьющейся змеей шрама. Лицо гладкое, с еле заметными мелкими морщинами. Молодое лицо немолодого человека с глазами глубокого старика. Потом она узнала… потом. Кардинал Грегори Рот. Глава Церкви «медового штата», высший судья совета инквизиции.

Мойра смотрела на них красными от слез и лопнувших сосудов глазами. Тряслась, ожидая своей судьбы. Они молчали, разглядывали ее, косились на отца Брауна. Первой заговорила женщина. Каркнула, смешно двигая белесым длинным шрамом на горле, рассекающим темную кожу:

– Расскажи нам, дитя, как ты спуталась с дьявольскими отродьями, как ты попала к Козлоногому? По собственному недомыслию, по чьей-то прихоти или по воле себя самой? Говори.

Мойра вздохнула и, косясь на деловито копошащегося отца Брауна и его помощника, начала говорить. Запнулась лишь раз, понимая, что, стоит упомянуть отца, и все… Только вот она вспомнила пустые безразличные глаза отца и рассказала все полностью. Про мачеху, про индейца, бывшего сначала мохнатой обезьяной с мордой койота и только потом ставшего человеком, про ведьм, про ночь, про жидкость, что ей ввели, и про смертоглава, что не тронул ее.

Когда Мойра закончила, отец Браун смотрел на нее куда внимательнее. А троица в плащах и с распятиями на наплечниках жадно ждала слов, вертевшихся у него на языке.

– Она не врет, – отец Браун кивнул, соглашаясь сам с собой, – в ее крови есть странное. Нужно время. И, да, братья и сестра, девчушка подходит.

Подходит? Куда, зачем? Мойра снова затряслась.

– Хорошо, – кивнул молчавший до сих пор кардинал и повернулся к ней: – Хочешь ли ты служить Церкви и искупить свой грех, пусть и нечаянный?

Мойра молчала.

– Другой выбор, девочка, куда хуже… – невесело улыбнулся кардинал. – Пусть ты и совсем мала, но по какой-то причине мне кажется, что понимаешь ты куда больше многих взрослых. Мне не хочется думать о костре для тебя. Ты слишком молода.

– Что меня ждет? – Мойра сглотнула.

– Боль. Страх. Испытания во имя Господа милосердного и Церкви.

Он вопросительно поднял бровь, буровя девочку взглядом. Мойра всхлипнула. Тело болело все, от корней волос до ногтей на пальцах ног. Стонало и просило передышки, любой, вплоть до смерти. Но она кивнула.

– Скажи это, – попросил кардинал, – громко и четко.

– Я согласна служить Церкви во имя Господа нашего… – шепнула Мойра, – но мне так страшно…

Кардинал кивнул. И, уходя, оглянулся и добавил:

– А будет еще страшнее.

Отец Браун, оставшись с ней один на один, вздохнул.

– Ты выбрала верный путь, девочка. Но приготовься, он заберет у тебя все.

Так и случилось. Через неделю, когда она спала и набиралась сил, ее забрали в казармы Гончих. Но сперва отвезли на каталке в блок братьев-медиков. Мойра молилась, как могла, чтобы ей было не так больно, как до этого. Господь услышал грешное дитя, и ее отправили в благословенный сон анестезии.

Очнувшись на лежаке в казарме, в крохотной карантинной камере, Мойра долго не могла понять – почему так болит голова? И только окончательно придя в себя, смогла ощупать ее. И расплакалась.

Волос не было. Чуть ниже затылка, окруженная вспухшей болезненной плотью, торчала короткая холодная железка с мягкой податливой резиной внутри. Врач назвал ее разъемом. Разъемом для подключения. Мойра всхлипнула и сжалась в комок, сцепив руки под коленями. Так ее и нашел на следующий день один из тех, кого называли Младшими братьями. Разбудил и повел внутрь длинной и глубокой, в несколько ярусов, казармы Гончих.

Подъем с рассветом. Бег, долгий, на несколько миль, с тяжелым мешком за спиной. Священное Писание, стоя на холодном полу на коленях. Скудный завтрак из бобов или картофеля, нескольких кусочков тоненького бекона и холодного слабого кофе. Писание в классе с братом Дереком. Гимнастический зал, растяжка, снова растяжка и еще раз растяжка. Писание, ланч. На воскресенье, Рождество и Троицу даже с мясом, потом час на отдых. Класс с братом Гербертом, кинопленки, пособия, чучела тварей Козлоногого. Писание. Ужин. Сон.

Пять лет, слившихся воедино. Мойра помнила их все, до минуты. Порой даже до секунды. Некоторые.

В отряде их было семеро. Люк, Хайди, Волчонок, Мисс Улыбка, Нортон и Гумберт-Весельчак. И Мойра-Тощага. Семеро обреченных, хлебнувших дьявольской силы. Семеро щенков, должных стать Гончими Господними и искать дьявольских тварей в помощь командорам и Младшим братьям. Кроме своей группы, Мойра видела еще две, также по семь человек. Хотя командоров оказалось еще меньше. Всего пятнадцать. Всего пятнадцать мужчин и женщин с наплечниками, украшенными распятиями или крестами. И десять Младших братьев.

Как и Гончих, священники готовили себе помощь и замену. Целых десять подростков тренировались бок о бок с париями из казармы. Иногда они оказывались совсем рядом. Иногда это рядом выходило очень больно.

Гумберт-Весельчак недотянул до полных трех лет. Длинный, жилистый, с выбритыми висками и переломанным носом, Гумберт на тренировке по боксу сорвался. Ушел в себя, нырнул в самую глубинную темноту безумия, что могло охватить каждую Гончую Господню. Обратился почти полностью, с едва заметной возможностью возврата.

Почему Гончих выбирали среди прочих? Потому что Козлоногий пытался забрать детей в слуги, но не смог одержать победу. Дьявольское семя проникало внутрь и становилось полезной прививкой. Только это никак не сказывалось на судьбах Гончих. Клеймо Зла находилось рядом всегда. Их способности становились их же бедой. Иногда Гончие, прорвав блокаду, установленную медиками Церкви в их крови и блокаду святых отцов, установленную в их душах, срывались.

Гумберт нырнул в темноту прямо на песке тренировочной площадки. Стоя напротив невысокой полноватой Мэри. Его выгнуло, руки судорожно закрутили мельницу, взметнув пыль и песчинки. Мэри не испугалась. Ее обучали уже пару лет. Лишь чуть отступила в сторону, выжидая, когда гиперактивность мышц Гумберта спадет. Она спала, как раз когда Гумберт решил атаковать. Никто из братьев-наставников не вмешался. Гончие, замерев, ждали. Будущие командоры замерли точно так же. Время, само собой, также замерло. Лишь, отсчитывая секунды, медленно капал пот с двоих, стоявших на песке.