— Воистину — то диво дивное! — перекрестился Пожарский, а следом и гости.

Князь опустил голову, задумался, потом твердо сказал:

— Спасибо вам, гости дорогие, за вести добрые. Верьте, что как только силу почувствую, буду я в вашем ополчении, буду сражаться за землю Русскую.

Гости поклонились в знак благодарности, однако уходить не спешили, переглядывались и перешептывались.

Пожарский понял это по-своему:

— Относительно моего имущества не сомневайтесь: не то что треть, а больше отдам!

Ждан Болтин торжественно произнес:

— Видно, мне выпала честь произнесть главную весть!

Князь вновь приподнялся на подушках:

— Что такое? Аль вы еще не все сказали?

— Нет! Не сказано главное!

— Главное? — занедоумевал князь.

— Да, главное. Весь нижегородский мир просит тебя, Дмитрий Михайлович, стать во главе нашего ополчения!

Князь не поверил своим ушам, переспросил:

— Во главе? Мне?

Гости дружно встали и поклонились ему до земли. Рука Пожарского внезапно задрожала, он ухватился ею за нательный крест, а на щеках появились предательские слезы. Чтобы скрыть их, он опустил голову на грудь, потом выдавил:

— Благодарю вас и весь мир нижегородский за столь высокую честь, которой недостоин! Да и взаправду: много есть мужей, которые выше меня по месту своему возле престола царского.

Болтин бросил с вызовом:

— Конечно, есть и повыше, да только где они все? У престола Жигимонта либо у престола нового самозванца! Ты один, князь, всегда прямил только государям законным, всегда честь свою и слово блюл и воинскую славу себе только в правом деле стяжал! Не думай, люди все видят и знают!

Пожарский неожиданно тяжело понурился:

— Неужто никого из бояр нет, чтобы изменой себя не запятнал?

— Назови сам…

Дмитрий, знавший всех придворных, мысленно перебрал их поименно и лишь тяжело покачал головой.

— Нет, что-то не упомню…

— Мы не торопим тебя, князь-батюшка! — снова продолжил Болтин. — Нам ли не знать, коль тяжело это великое дело! Но отказываться тебе никак нельзя.

— Вся земля Нижегородская тебя просит! — поклонились купцы.

— Точно ли вся земля? — спросил Пожарский. — Давайте договоримся так: пусть все нижегородцы, от мала до велика, подпишут приговор стоять заодно, за правду неподвижную! И пусть этот приговор привезет мне Козьма Минин, как выборный человек всей земли вашей. Тогда-то мы и обсудим, как действовать далее.

Когда гости удалились, в комнату Дмитрия вошла Мария Федоровна.

Пожарский тревожно взглянул на нее:

— Слыхала, матушка, зачем гости приезжали?

— Не слыхала, да сердцем поняла!

— Ну и что скажешь? Благословляешь ли?

Та приникла губами ко лбу князя:

— Сынок мой ненаглядный! Что я могу сказать? Разве что: тебе исполнилось тридцать три года. То возраст для великих деяний. Не гости нижегородские, тебя Бог позвал Россию, нашу матушку, из беды вызволить.

Через несколько дней к Пожарскому прискакал Козьма Минин. Был он намного старше князя, но столь же высок и широкоплеч. Он попытался было отвесить встречавшему его на крыльце хозяину земной поклон, но тот властно удержал его за плечо:

— Вот это не надобно. Коль мы оба поставлены на ополчение, поклоны друг другу бить — делу помеха!

— Так ты же меня поставил?

— А разве нижегородцы тебя не избрали всем миром? — насупился Пожарский.

— Избрали…

— То-то же. Пошли в дом.

Усадив гостя в горнице в передний угол, князь без проволочек спросил:

— Приговор привез?

— Привез…

— Все ли подписали?

— Сначала те, что из лучших, колебались, да их собственные дети стыдить начали.

— А что так?

— Так ведь чем больше деньжат, тем жальче с ними расставаться.

— Это точно. Давай грамоту, прочитаю.

Минин протянул свиток.

— Сам-то внимательно читал? Нет ли каких уверток? — поинтересовался Пожарский, разворачивая свиток.

Староста неожиданно понурился:

— Не обучен я грамоте. Так что хотя сам и сочинял, а читать не читал…

— Это плохо! — строго сказал Пожарский. — А счет знаешь?

Минин лукаво улыбнулся:

— Обязательно. Чай, сызмальства торговлишкой занимаюсь.

— Ну, это важнее! — засмеялся и Пожарский. — Мы ведь теперь с тобой два сапога — пара! Мое дело — ратное, а твое — хозяйство вести: деньги собирать и смотреть, чтоб каждая копейка рачительно использовалась, а мздоимцев чтоб духу не было. Согласен? Давай-ка я приговор прочитаю.

Он быстро пробежал глазами грамоту, не скрывая одобрения прочитанному:

Однако следующая фраза вызвала у Пожарского недоумение. Нахмурившись, он прочитал вслух:

Это как же понимать? — Князь строго взглянул на Минина, бросая свиток на стол. — Идем воевать за правое дело, чтобы начальный порядок на Русь вернуть, чтоб все православные вздохнули свободно, а тут вдруг порешили жен и детей продавать? Мы что, литва проклятая?

Но Минин не смутился под взыскующим взглядом, ответил спокойно:

— Никто и не собирается их продавать.

— А как же тогда понимать? Зачем словоблудие сие?

— Для крепости сказано, — сказал Минин и даже улыбнулся. — Чтоб каждый твердо усвоил — коль подписал приговор, нести ответ. А для тех, кто к шатости способен, знал угрозу — коль будет утаивать деньги, окладчики и стрельцов пригонят, и имущество отнимут, а в крайнем случае и домочадцев со двора сведут в приказную избу. И это больше не бедняков, а наших богатеев касается. Ведь бедному полушку отдать — ничего, он с нее не разбогатеет. А вот гостю богатому отдать треть от своих пожитков накладно — и тысяча рублей, и больше может быть. Вот для таких и угроза: коль захочешь утаить деньги — жену и детей заберем.

— Круто берешь! — произнес, подумав, Пожарский. — Но, наверное, так и надо. Иначе дела не сделать. А скажи мне, Козьма Захарович, много ли служилых людей в Нижнем? Есть кому из казны собранной платить?