– Да, и это заставило меня поверить, что кто-то позаботится о Самюэле. И потом, когда я увидела тебя в снегу в том разрушенном здании, я знала, что однажды мы втроем снова будем вместе.

Давид берет ее руку.

– Не знаю, как ты смогла отыскать меня. Мы ведь все выглядели одинаково, как скелеты. Я был готов сдаться, хотя знал, что война закончилась. Просто хотел лечь и умереть. А потом услышал, как ты выкрикиваешь мое имя, будто во сне, и вот ты передо мной, держишь меня в руках и снова и снова повторяешь мое имя.

Сара сжимает его руку.

– Я искала тебя. Знала, что ты там.

– А я знал, что это не сон, потому что мне было ужасно холодно. А потом я услышал, как Бог говорит мне не терять веру и быть сильным, что скоро наши страдания закончатся.

– Но они так и не закончились, правда?

Они сидят в тишине, каждый погруженный в свои воспоминания. Сара вспоминает истории, которые Давид ей рассказывал после возвращения. Это его воспоминания, но она любит перебирать их, представлять себе все уловки, на которые ему приходилось идти, чтобы доставлять ей записки, поддерживать ее веру. Благодаря исследовательским способностям его взяли в медицинскую лабораторию под наблюдением печально известного доктора Менгеле. Дни он проводил в относительно теплой лаборатории, изучая клетки под микроскопом. Часто он оставался один, и ему удавалось доставать лекарства для других заключенных. Это было очень рискованно, но Давид был умен и прятал их в неожиданные места. Он клал небольшие таблетки с антибиотиками в уши, а пенициллин под стельки своей обуви. Это были очень ценные товары, и их с легкостью можно было обменять на передачу записки. Все знают об экспериментах Менгеле теперь, но Давид знал о них еще тогда. Он сказал Саре, что в какой-то степени стал их соучастником, потому что знал, что они делают. Было невозможно оставаться непричастным, и Давид до сих пор чувствовал свою вину.

– Интересно, как справляются остальные выжившие? – спрашивает Сара. Возможно, единственный выход – блокировать эти воспоминания. – Иногда я спрашиваю себя, действительно ли это было со мной.

– Всем выжившим тяжело, но никто на самом деле не хочет слышать наши истории. Они не хотят представлять, через что нам пришлось пройти. Но ничто не остается прежним, когда увидел ад, правда?

Сара прижимается к нему.

– Нет, не остается. Иногда я чувствую себя так одиноко.

– Я с тобой, Сара.

Давид берет ее руку.

– Я знаю, что не умею говорить такое, делиться своими чувствами. Но я рядом с тобой.

В его глазах блестят непролитые слезы.

– Я знаю.

Сара сжимает его руку в своей.

– Давид, то, что мы пережили – это из другого мира. Не из мира, в котором мы теперь живем. Этого просто не может быть.

– Ты права. – Он утирает слезы, скатывающиеся по ее щекам. – Мы вернулись из ада. Нам надо найти способ забыть все, что мы там видели.

– Попробовать забыть. Да, если бы мы только могли.

– Может, мы не можем забыть, но можем простить.

Его слова удивляют ее. Она понимает, что никогда даже не думала об этом, и была уверена, что он тоже. Прощение.

– Не думаю, что смогу. И не думаю, что хочу прощать.

Давид смотрит в стол.

– А я хочу. Я не буду оправдывать их, но… но я думаю, я бы… я бы мог простить, если бы был лучшим человеком.

– Нет! Ты и так хороший человек! Ты слишком много от себя требуешь! Ты всегда слишком требователен.

– О чем ты?

Сара не собиралась говорить этого, но слов обратно уже не вернуть.

– Ты ожидаешь слишком многого ото всех: от Самюэля, от меня, от себя. Но мы просто люди. Иногда это просто слишком трудно.

Она снова начинает плакать и достает платок из кармана, чтобы вытереть нос.

Давид убирает руку и чешет ею свою бороду.

– Мне жаль, если я был слишком жестким с вами. Я не хотел этого.

Сара смотрит на него краем глаза. Она чувствует его боль и почти слышит слова, которые застряли у него в горле. Как бы ей хотелось облегчить его мучения.

– Давид, мы должны быть благодарны за то, что имеем. Это чудо, что Самюэль выжил. И спас нас.

– Да, он и правда нас спас.

– Разве этого недостаточно?

– О чем ты?

– Не знаю. Может, мы просим слишком многого. Разве недостаточно того, что все мы выжили?

Давид сжимает бороду так, будто хватается рукой за саму жизнь.

– Что ты хочешь сказать?

– Давид, ты знаешь, что я хочу сказать.

– Нет! Нет, не знаю!

Сара отодвигается на стуле и встает, чтобы подойти к раковине и начать вытирать и без того чистую поверхность стола, проглатывая слезы.

Вдруг она чувствует, что Давид стоит рядом с ней.

– Сара, может, тебе стоит навестить Бошама? Это может тебе помочь.

– А ты пойдешь?

Она поворачивается к Давиду, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

– Нет. Я не выдержу встречи с ним.

Париж, 2 ноября 1953 года

Сара оставляет Сэма у школьных ворот, не переставая думать об этом. Стоит ли ей идти в тюрьму? Если пойдет, то сможет узнать что-то, что поможет ей понять Сэма. И сделать следующий шаг.

Она знает, где находится тюрьма – в четырнадцатом округе, на Монпарнасе. Ехать туда около тридцати минут. То есть полчаса туда, полчаса обратно, а у нее остается еще три часа до обеда. Времени должно хватить. Но Сара боится, она не знает, как почувствует себя рядом с Бошамом и как он поведет себя с ней.

Но она хочет увидеть Сэма его глазами. По фотографиям, которые им показывали, было видно, что их сын был счастливым и здоровым ребенком, любящим жизнь. Она хочет увидеть этого мальчика.

Приставленный к ним психолог посоветовал не копаться в прошлом.

– Я знаю, что теория Фрейда обязательно бы заставила вас разобраться с прошлым, – сказала она. – Но мы считаем, что человеческий мозг подавляет некоторые воспоминания не просто так. Это что-то вроде инстинкта самосохранения. Жизнь продолжается, а не идет вспять. Ну, это пока не изобрели машину времени, конечно.

Она смеется своим отвратительным звенящим смехом.

Сара спускается в метро на станции Сен-Поль. Она выходит на Монпарнасе и оказывается на улице Санте. Оказывается, она никогда раньше не была в этой части Парижа. Серое здание тюрьмы возвышается над узкой улицей. Дрожащей рукой Сара стучит в дверь.

Она слышит, как щелкает замок, и в маленьком квадратном окошке появляется лицо мужчины.