– Ты можешь прийти домой пораньше? Надо поговорить.

– Сара, ты говорила с Бошамом?

– Да, я навещала его в тюрьме. Давид, прошу, приходи домой.

– Что случилось? Что он сказал тебе?

– Мы ждем тебя дома.

Она делает сэндвич для Сэма и, нарушая все правила, приносит его в гостиную. Сидя в своем кресле, она наблюдает, как сын с жадностью его поедает. Он так похудел с тех пор, как приехал к ним, и стал совсем бледным. Интересно, может ли ребенок умереть от горя? Или природа возьмет свое и инстинкт самосохранения этого не допустит?

– Сэм.

Мальчик поднимает глаза, но смотрит мимо нее.

Сара чувствует, что смотрит на сына Бошама, а не на своего ребенка.

– Я знаю, как тебе было трудно. Нам тоже было нелегко смотреть, как ты страдаешь и как сильно тебе не нравится быть здесь, с нами.

Мальчик внимательно смотрит на нее, вслушиваясь в каждое слово.

– Мы очень любим тебя. Ты ведь знаешь это?

Сэм пожимает плечами и отводит взгляд.

– Мы хотим, чтобы ты был счастлив. Но мы также хотим, чтобы ты понял, кто ты на самом деле.

– Я знаю, кто я на самом деле.

Сара удивленно смотрит на него. Его французский звучит безупречно.

– Уверена в этом, Сэм.

Как ей хочется обнять своего сына, почувствовать, как его гордое ранимое сердце бьется в унисон с ее, вдохнуть его запах. Он будто вырос из собственного тела, и оно больше не в состоянии вместить его мысли и эмоции.

Сара выходит из гостиной и бредет на кухню, чтобы дождаться там Давида.

Как только хлопает входная дверь, она выходит в коридор.

– Что случилось, Сара? Что сказал Бошам? – Давид еще даже не успел снять пальто.

– Пойдем на кухню, пожалуйста.

Давид следует за женой.

– Что он сказал?

– Присядь для начала. Ты голодный?

– Поем позже. Расскажи мне все.

– Он говорил не так уж и много. Важнее, что он заставил меня почувствовать.

Давид внимательно смотрит на нее, пытаясь поймать ее взгляд.

– Было ужасно увидеть его там, в тюрьме… Он не должен там быть. Это напомнило мне о…

Давид берет ее за руку и мягко ее сжимает.

– Лучше бы ты туда не ходила.

Он хмурит лоб, и Сара решает продолжить, пока не передумала:

– Бошам очень любит Самюэля. Это видно.

– Не сомневаюсь в этом. Конечно, любит. А ты чего ожидала?

– Даже не знаю. Увидеть человека, которого я смогу презирать.

– Сомневаюсь, что ты бы желала такого нашему сыну. Что он сказал тебе?

– Спросил, готова ли я пожертвовать своим счастьем ради Самюэля.

– Уму непостижимо! Как он посмел!

– И еще спросил, готов ли ты. Я ответила, что конечно же мы готовы. Не могу поверить, что он спрашивает такое. Он совсем не понимает, что значит вот так отдать ребенка.

– Может, теперь он понял.

– Но сказала ли я правду?

Давид вопросительно вскидывает бровь.

– Мы действительно готовы пожертвовать своим счастьем ради него?

– Сара, не стоит себя так истязать. Он наш сын, и мы любим его. Однажды он тоже нас полюбит. Нужно время.

– Время, – повторяет Сара. – Как оно нетерпеливо.

– О чем ты?

– Время украло его у нас.

– Оно вернет его нам обратно.

– Нет.

Горло Сары сжимается, ей будет очень непросто произнести то, что она действительно хочет сказать.

– Давид, я больше так не могу. Когда Сэм убежал, я просила Бога о помощи. – Сара тянется к руке Давида, но чувствует растущую между ними пропасть. – Я дала ему обещание. Пообещала отдать Самюэля, если Господь вернет его в целости и сохранности. Я хочу выполнить свое обещание. Пусть наш сын будет счастлив и здоров. Остальное не важно.

– Что ты хочешь этим сказать?

– У меня нет сил смотреть на его отчаяние и горе. Он чувствует себя как заключенный без надежды на освобождение. Теряет интерес к жизни, а ведь это всего лишь ребенок!

Она утирает глаза кухонным полотенцем.

– Но Сара, мы не можем сдаться сейчас.

– Давид! Мы обязаны… обязаны сдаться. Разве ты не видишь?

– Не вижу.

Давид подходит ближе к жене. Она отталкивает его.

– Я не могу так больше. Не заставляй меня.

Он стоит и смотрит на нее, не в силах поверить в происходящее. Затем произносит:

– Я сам пойду поговорить с Бошамом.

Париж, 3 ноября 1953 года

Самое ужасное в тюрьме – это беспомощность. Он мог смириться с отвратительной едой, с холодом по ночам и даже с постоянным страхом физической расправы. Но беспомощность его просто убивает. Сэм растет без него, Шарлотта должна в одиночку справляться со всем происходящим. Она пишет Жан-Люку почти ежедневно, и он знает, что ей пришлось продать дом и переехать в квартиру поменьше в пригороде, где она нашла работу переводчиком. Ее горе читается между строк. Иногда Жан-Люк не может дочитать ее письма и возвращается к ним позже, когда соберется с силами. А сегодня он совсем не чувствует себя сильным.

– У тебя посетитель! – кричит надзиратель, ударяя по решетке своей палкой.

О, господи! Ему совсем не хочется снова встречаться с Сарой Лаффитт.

Жан-Люк идет вслед за надзирателем по коридору, затем через двойные двери они входят в зал ожидания. Надзиратель палкой указывает на темноволосого мужчину с длинной бородой, сидящего за столом для посетителей. Он так сжимает края стола, будто боится упасть. До Жан-Люка внезапно доходит: это он! Это точно он, Давид Лаффитт.

Сердце бешено колотится, когда он приближается к столу. Он пытается протянуть свои скованные наручниками руки, чтобы поприветствовать посетителя, но Лаффитт даже не думает встать или хотя бы оторвать руки от стола.

– Месье Бошам. – Он смотрит на Жан-Люка из-под своих густых темных бровей.

Жан-Люк садится и кивает в знак согласия. Ждет, пока Лаффитт что-нибудь скажет, но тот молча продолжает сверлить его взглядом.

– Не знаю, чего вы хотите от меня.

Жан-Люк потирает своими занемевшими руками виски, пытаясь заглушить пульсирующую боль.

– Чего мы от вас хотим? – Лаффитт сужает взгляд. – Получить обратно девять лет жизни нашего сына.

Жан-Люк разминает шею и закрывает глаза. Головная боль становится сильнее.