– Да?

– Я пришла навестить заключенного.

– Посещения начинаются с десяти.

Сара смотрит на часы – сейчас всего девять двадцать.

– Вы можете зайти внутрь и подождать. Но мне нужно ваше удостоверение личности.

Сару обдает холодным потом. Трясущимися руками она достает документы, напоминая себе, что быть евреем больше не преступление. Охранник забирает их и записывает номер себе в тетрадь.

– К кому вы пришли?

– Месье Бошам.

– Вы должны покинуть здание к десяти тридцати. Входите и ждите внутри.

Сара спешит к входной двери.

Навстречу ей выходит другой охранник. Он проверяет ее сумочку, а затем провожает до комнаты ожидания. Усевшись на холодный металлический стул, Сара чувствует, как по ее спине бегут мурашки. В комнате очень сыро и холодно. Ее охватывают воспоминания об Аушвице. Жуткий холод, голод и двенадцатичасовой физический труд переносить было очень трудно, но хуже всего – это страх неизвестности, именно он разрушал заключенных. Сара вздрагивает и пытается отбросить неприятные воспоминания. Сейчас все совсем иначе. Тюрьма – это не концлагерь. Только ощущение утраченной свободы, потери контроля над своей жизнью витает в холодной комнате, тут слишком тихо, и от стен исходит кислый запах пота и страха.

Сара пытается собраться с мыслями, придумывая, как лучше всего начать разговор. Ей интересно, каким Сэм был в годик и в два. Какими были его первые слова? Что его веселило? Что расстраивало?

– Можете пройти, – охранник прерывает ее размышления.

Сара делает глубокий вдох и входит в комнату с разбросанными столами и стульями. Ей указывают на маленький столик позади. Когда она садится, в комнате появляются другие посетители и рассаживаются за столы.

– Бошам! – кричит охранник.

Это не может быть он! Худощавый сгорбленный мужчина шаркающей походкой приближается к ней. В ее воспоминаниях он был выше ростом.

Мужчина поднимает взгляд, замедляя шаг, и их глаза встречаются. Это он! Сара замечает длинный шрам на его щеке.

– Поторапливайся! – Охранник толкает Жан-Люка в спину. – Твой посетитель ждет.

Сара машинально зажмуривается, будто толкнули ее. Она поднимается, не понимая, как поприветствовать его. Жан-Люк оказывается прямо перед ней, протягивая руки в наручниках. Сара слегка касается его пальцев. Они садятся друг против друга. Сара замечает порез на его щеке. На секунду она задумывается: какого ему в тюрьме?

– Сэм в порядке? – хрипло произносит он и сглатывает.

– Нет. – Другие слова застревают в горле. Сара отворачивается и пытается сморгнуть слезы.

– Что такое?

Жан-Люк сжимает челюсти и выставляет подбородок вперед. Этот жест напоминает ей Сэма, когда тот пытается казаться храбрым и не заплакать.

– Его оторвали от единственной семьи, которую он знал.

Сара выпрямляется, пытаясь сдержать эмоции. Не так она хотела начать этот разговор.

Жан-Люк опускает голову и смотрит в стол.

– Сэм не знает нас. А мы – его. Мы даже не говорим на одном языке!

Жан-Люк не смотрит на Сару. Молчание раздражает ее.

– Вы были бы рады, если бы мы не выжили, правда? Сэму уж точно было бы легче.

– Нет!

Наконец он поднимает взгляд.

– Я не хотел этого. Когда я увидел фотографии… что происходило в лагерях, это было просто… Я не думал, что кто-то способен пережить такое. Я думал о вас, думал…

– Что меня отправили прямиком в газовую камеру!

Сара срывается. Она совсем не хотела об этом говорить. От сказанного ей самой становится плохо.

К их столу подходит охранник. Он стучит по нему палкой.

Сара отпрыгивает, ее обдает потом. Закрывая глаза, она пытается отстраниться и успокоиться. Все идет не так.

– А ну-ка тихо! – Охранник бьет Жан-Люка по плечу. Звук удара заставляет Сару сжаться, но Жан-Люк и глазом не ведет, хотя в его глазах пробегает искра.

– Пожалуйста. У нас все хорошо. Это моя вина.

Сара пытается отбросить растущее чувство жалости.

– Почему вы не стали искать нас после войны? – шепчет она.

– Я… я боялся.

– Боялись чего? Вас посчитали бы героем – вы спасли ребенка от Аушвица.

– Я боялся потерять Сэма.

– Как вы можете говорить так? Думаете, я не боялась его потерять? Вы представляете, сколько мне потребовалось мужества, чтобы отдать его вам?

– Представляю.

Жан-Люк не отводит взгляд.

– Расскажите мне про детство Сэма. Каким он был?

Он улыбается одной стороной лица, и ее сердце снова замирает – это улыбка Сэма.

– Он был тихим ребенком, почти никогда не плакал. Но как только научился ходить – его было не остановить. Ему хотелось узнать все, он постоянно все трогал, ломал и рвал. Мне постоянно приходилось чинить его игрушки. А он восторженно наблюдал.

– Прямо как мой отец. Он тоже всегда хотел знать, как устроены вещи. Расскажите что-нибудь еще.

– Он отлично бегает. Он… собирался участвовать в чемпионате штата.

– Я не знала этого.

– Да. Попросите его показать вам, как быстро он бегает. У него длинные ноги, как раз для бега.

Сара отрицательно качает головой, вспоминая ноги Сэма и ужасную сыпь на них.

– А у него была когда-нибудь экзема?

– Что? – Жан-Люк хмурится.

– Экзема, – повторяет Сара. – Кожная сыпь.

Он молчит несколько секунд, и Сара понимает, о чем он думает. В день, когда она отдала Сэма Жан-Люку, на внутренней поверхности его ножек были красные пятна.

– Когда он был младенцем, в тот день на станции…

– Да, знаю. – Сара замолкает, собираясь с мыслями. – У нас не было мази. Это было ужасно. Но казалось, что это лишь детская сыпь.

Ее охватывают чувство вины и тоска, желание снова заботиться о своем ребенке.

– Не переживайте, она быстро прошла. У Сэма отличная кожа, он никогда не сгорает на солнце, не то что я. – Жан-Люк тут же краснеет. – Но это понятно, с чего ему быть как я. Я не хотел сказать…

– Я знаю.

– У Сэма ваши глаза. Многие люди думают, что они просто карие, но, если внимательно присмотреться, можно увидеть зеленые пятнышки. Цвет зависит от освещения и от его настроения.

Внутри Сары все падает. Она никогда не замечала зеленые пятнышки в его глазах.

– Как он спал? Когда он начал спать всю ночь?

– Мы очень много переезжали, когда только попали в Америку, так что прошло немало времени, прежде чем установился режим.