– Он же еще совсем маленький! – вырвалось у меня.

– Со временем это изменится. Я говорила тебе, что нынешнее мое положение – не конец. Мой сын будет императором Рима. И каждый день только приближает падение нашего брата и взлет Нерона на вершину власти.

Я молчала. Агриппина тоже. Но если моя немота была рождена тревогой, сестра безмолвствовала самодовольно и торжествующе.

Зароились слухи. Даже в нашем маленьком замкнутом мирке я знала, о чем болтали в городе, и все это было ложью и наветами, берущими начало в поредевшем сенате и разлетающимися среди простого люда. Будто бы боги отвернулись от Калигулы. Будто бы даже Нептун настолько недолюбливает его, что не позволил переправиться через пролив. Будто бы император намеревался распустить сенат и уподобиться восточному богу-царю. И чем дольше мы стояли лагерем напротив Рима, тем безумнее становились слухи. Гай явно сильно нервничал из-за этого и чувствовал себя неважно. По крайней мере, так описывал мне происходящее Виниций, который и сам был бледнее и раздражительнее, чем когда-либо.

Я вспомнила, что примерно в таком же состоянии Калигула был после смерти Друзиллы. Наверное, ему и правда плохо. Сенат провоцирует его. Если брат сейчас войдет в город со своей армией, это будет воспринято как объявление войны.

– Он потерял Рим, да? – спрашивала я Виниция, понимая, что повторяю слова Агриппины, из-за которых вспыхнул наш последний спор.

Муж не ответил. Он просто сидел со мной, не говоря ни слова, и на его лице читалось явное неодобрение тем, как правит Калигула.

Но конечно же, Гай не был глупцом. Более того, в критические моменты он действовал даже лучше, чем в остальное время, по крайней мере – изобретательнее. Все думали, что он сидит на бывшей вилле нашей матери и дуется на сенат, а на самом деле Калигула вынашивал план. Зажатый между тем, что ему делать нельзя, и тем, что Рим отказывался ему дать, император бродил по старой вилле и в одиночестве изучал проблему под самыми разными углами. Это была его давнишняя привычка; так он поступал в опасные времена в доме нашей бабушки и позже на Капри. Наконец в один прекрасный день в его голове сложилось решение. То, что задумал брат, было одновременно и грандиозно, и безумно. Дерзко, великолепно и рискованно.

Спустя несколько недель мы вновь оказались на марше, однако теперь в настроении людей чувствовалось нечто новое. Если на север они шли неохотно, страшась неопределенности, что ждала их впереди, то на этот раз армия излучала оптимизм и бодрость. Избавленные от ноши и стыда, Первый и Двадцатый до блеска начистили доспехи, высоко подняли штандарты и горделиво печатали шаг. Выброшенные ими камни и ракушки остались лежать вокруг виллы нашей матери, а вместо них Калигула раздал легионерам по сто денариев каждому. Император может купить верность легионов, одаривая их почестями, но только звонкое серебро гарантирует ему их искреннюю привязанность.

Брат приступил к реализации своего плана. Мы снова двигались на юг. Обойдя Рим по широкой дуге и следуя вдоль побережья, армия шла мимо летних вилл богатых и влиятельных римлян. До цели нашего путешествия мы добирались несколько дней. Имелся и более короткий путь, если бы император от Остии поплыл на корабле, однако Калигуле нужны были его легионы.

Когда мы оказались на мысе Мизен, брат нанес нам с Агриппиной неожиданный визит. Он появился рядом с нашей скрипучей телегой верхом на коне, хмурый и в плотном кольце германских охранников. Германцы тут же вперили в нас настороженные взгляды, как будто мы в любой миг могли выпрыгнуть с повозки и вцепиться императору в горло. Впрочем, Агриппина вполне была способна на это.

– Я принял решение о том, как с вами поступить, – далеким чужим голосом произнес брат, и сердце мое учащенно забилось.

Прошло уже больше года с тех пор, как раскрыли неудавшийся заговор и нас с сестрой посадили под замок. Меня мучили кошмары, я была обречена на унылую, полную лишений жизнь, но тем не менее находила какое-то утешение в том, что по крайней мере жива и относительно здорова. А также еще теплилась надежда на милосердие. При виде сурового лица брата эта надежда немедленно погасла, и я поняла, что какую бы судьбу он ни уготовил мне, она неотвратима и вот-вот свершится. Я затаила дыхание. Сестра же лишь фыркнула.

– На самом деле решение было принято еще на вилле под Римом, и я мог сразу привести его в исполнение. Однако скоро состоится триумф в честь моих побед в Германии. А поскольку именно в Германии с вас сорвали маски и раскрыли заговор с участием командира моих германских легионов, будет уместно, если вы обе станете свидетелями моего триумфа.

Я открыла рот, чтобы заявить о своей невиновности, но закрыла его. Нет смысла что-то доказывать. Брат мне не верил, и решение он уже принял. В своем воображении я видела, как к моему горлу подносят клинок.

– Итак, вы обе будете присутствовать там, – сказал Калигула. – Сенат не желает назначить мне триумф, а сам я не могу этого сделать, зато армия может. Та самая армия, которую вы хотели повести против меня и которую развращал ваш сообщник. – Тут и Агриппина захотела что-то возразить, но брат вовсе не собирался давать нам слово. – Тихо! – взревел он так, что сестра опешила. – Вы будете свидетелями моего триумфа в течение двух дней, после чего отправитесь из Мизена в изгнание.

Изгнание! Я похолодела от ужаса, вспомнив о том, что наша мать и брат Нерон, будучи сосланными каждый в свой одинокий мирок, умерли от голода. Неужели и меня ждет такая же судьба?

– Агриппина проведет остаток своей жизни на Понтии, на вилле, где был заточен наш возлюбленный брат Нерон, а Ливилла…

Нет. Только не это!

– А Ливилла – на Пандатарии, где скончалась наша мать.

Сознание покинуло меня. Я упала в ледяную пустоту.

Безбрежное синее небо Кампании расчерчивали взад и вперед горластые чайки. Их спесивые крики сливались со звуками армии, ползущей по земле. Запахи мужского пота и оружейной смазки почти потонули в смешанных ароматах соленой воды, оливкового масла и смолы. Но не слух и не обоняние приносили в тот день самые удивительные ощущения, а зрение.

Перед нами открывался необыкновенный вид.

Огромный залив у Байи пересекал мост. Через три мили водной глади, служившей входом в крупнейший морской порт Рима, теперь протянулась сухопутная переправа. Мне с трудом удавалось охватить взглядом эту уходящую вдаль конструкцию. Уверена, еще никто в истории мира не задумывал и не воплощал ничего подобного.

Мост длиной в три мили. И возведен не для того, чтобы служить людям и напоминать будущим поколениям о славном правлении Калигулы, а всего лишь ради одного-единственного, пусть и грандиозного, события. Самый длинный мост из всех, что когда-либо видел мир, простоит всего несколько дней.

Мост составили из лодок, стоящих борт к борту от города Байи на одном краю залива до города Путеолы на другом. Получилась сплошная стена из играющей на волнах древесины, и даже боги подивились бы такому зрелищу. Суда просмолили, поставили в ряд и наполнили тяжелым балластом, чтобы уменьшить качку, а потом крепко стянули веревками. Затем поверх положили доски, чтобы получилась широкая и прямая дорога, и полили оливковым маслом, оберегая от воздействия влаги.