– И почему сенаторы так грызутся из-за этого никому не нужного поста? – фыркнул он.

– Не нужного? – переспросил Виниций. – Консулы были сердцем Рима еще со времен царей!

– И при этом абсолютно лишними, – скучающим тоном заявил Агриппа. – И консулы, и сенат, и трибуны, и собрания… зачем все это, когда на троне восседает император? Калигула, кажется, начинает это понимать, да и сенаторы тоже.

Убежденность Виниция несколько ослабла.

– Если Калигула на самом деле планирует править Римом как царь, без сената, то он подвергнет себя серьезной опасности, – сказал он в один из своих приходов.

Я неопределенно хмыкнула. В заточении меня мало волновали институты Рима. Однако, заметив, как заинтересованно вытянулась моя сестра в своем углу, я заставила себя продолжить тему – лишь бы Виниций не обернулся к ней. Это было маловероятно, но Пина умела заводить нужные ей разговоры.

– Его положение всегда будет сильным, – ответила я. – Армия и народ все еще любят его.

– Может, армия и народ и вправду его любят, – вздохнул Виниций, – но костяк Рима – патриции и всадники. Их реакция на такой поворот будет определяющей. Помогла ли Калигуле любовь армии и народа, когда против него составляли заговор сенаторы, или консулы… или его сестра? – добавил он и через плечо оглянулся на Агриппину, и та фыркнула в ответ.

Рим изгнал своего последнего царя – Тарквиния Суперба – более пяти веков назад. С той поры и после основания республики он всегда отвергал саму мысль о возвращении монархии. Это было немыслимо. Республику и создали для того, чтобы не допустить этого. И даже консулы назначались по двое – лишь бы не отдать всю полноту власти кому-то одному. Правда, за последние семьдесят лет императоры сумели-таки сконцентрировать власть в своих руках, но и великий Август, и даже испорченный Тиберий старались описывать свое правление в терминах, отрицающих возможность монархии. Они повелели называть себя первыми среди равных – принцепс цивитатис.

– Переход к единоличному правлению – рискованный шаг, и он встретит жесткую оппозицию, – задумчиво произнес Виниций, и его неодобрительный тон заставил меня предположить, что в этой оппозиции может оказаться даже мой честный, верный муж; в конце концов, преданность любого человека имеет свои пределы.

– Достаточно ли силен Калигула, чтобы осилить такую перемену? – рассеянно пробормотала я.

Безрадостное выражение на лице супруга сказало мне больше, чем я хотела бы знать.

Весь март я ждала новых известий и гадала, куда же подевался Виниций. К тому времени я понемногу сходила с ума, и только визиты мужа удерживали меня на краю безумия. Кошмары мучили еженощно, наводняя мой мозг сценами крови и смерти. Их обостряли мысли о том, что происходит на улицах Рима по велению Веспасиана и в битвах между римлянами и варварами на германских просторах.

Следующий посетитель появился лишь в начале апреля, и это был не Виниций, а некий трибун претория. Он пришел объявить, что мы покидаем Лугдун. У меня участился пульс. Наконец-то мы вернемся в Рим! Разумеется, меня там могла ждать как свобода в той или иной степени, так и меч, но общая с Агриппиной темница стала для меня кошмаром наяву, дополняющим ночные ужасы, и любая перемена была бы переменой к лучшему. Так мне тогда казалось.

Но мы направлялись не в Рим. Нам предстояло снова погрузиться на тряскую телегу в армейском обозе и двинуться на север.

В двадцать третий день предыдущего месяца в Лугдуне – а не в Риме! – отпраздновали Тубилустрий, что ознаменовало начало нового военного сезона. Калигула перестал заниматься Германией, вероятно решив, что ему удалось подавить вечное стремление варваров напасть на римские владения. Да, та Германия, которая бурлила антиримскими настроениями и управлялась армией под руководством предателя, теперь успокоилась под жесткой дланью легионов с новыми командирами, преданными императору. Впрочем, можно смело утверждать, что на любом кладбище спокойно, а гнев Калигулы оставил море германских трупов. Pax Romana в северных землях стал миром могилы.

Так или иначе, определенные события заставили Гая обратить взгляд в новом направлении. Принц с далекого туманного острова Британия попросил у императора помощи в борьбе с соседом, и в результате армии было приказано пересечь ненастное море и навестить тот северный остров.

Я зажмурилась, когда вышла в сияние весеннего дня в Лугдуне. Армия приготовилась выступать. Агриппина, по-прежнему сжимая в руках грязную урну, оттолкнула меня в сторону, как будто мы стояли в очереди на театральное представление, а не грузились в передвижную тюрьму.

Я не возражала, чтобы сестра первой вскарабкалась на мешки с репой – наши подушки в путешествии – и первой же выбрала себе место. Все равно будет неудобно. К тому времени, когда из-за городских крыш показалось солнце, мы уже выехали на дорогу, ведущую через долину реки Родан. Несмотря на собственную горькую участь, я тревожилась при мысли о цели нашего путешествия, ведь этот остров отразил две военные экспедиции самого Цезаря.

Говорили, что и Август, и Тиберий втайне мечтали завоевать остров и получить за это свершение новое имя – Британик. У них не вышло. Теперь Калигула намеревался пересечь море и преуспеть там, где потерпел неудачу даже великий Цезарь.

И хотя весна была в самом разгаре, погода по мере нашего продвижения ухудшалась. Чем дальше на север мы забирались, тем становилось холоднее и дождливее. В то время как в Лугдуне и тем более в Риме чувствовалось наступление теплого времени года, мы, трясясь на нашей неудобной, вонючей и скрипучей телеге, регулярно мокли и мерзли под северными дождями.

Казалось, путешествие никогда не закончится… Но вот наш отряд во главе с императорской свитой достиг северного побережья Галлии, где и воссоединился с огромной армией, прибывшей туда ранее. То были обновленные, преданные Калигуле германские легионы.

Лагерь разбили почти на самом побережье. Помню, когда меня вели из моего шатра-тюрьмы к временным уборным, мы поднялись на небольшое возвышение. День тогда выдался необыкновенно ясный, и я сумела разглядеть тонкую серую полоску земли на горизонте. Должно быть, это и был легендарный остров Британия.

Британия: земля болот, чудовищ и племен, которые сумели победить величайшего полководца всей римской истории.

Вероятно, я заметила неладное раньше, чем брат и его люди. Во время походов в уборную и в те редкие мгновения, когда мне удавалось высунуть голову из шатра, я почувствовала, что в огромном лагере царит подавленное настроение. Легионеры роптали. Нас держали в шатре между Первым и Двадцатым легионами, и не раз я слышала, как переговариваются солдаты в отсутствие командиров. Они были убеждены, что любое вторжение на тот остров ужасов за бурным серым морем обречено на провал, и очень нервничали. За те двенадцать дней, что к нам подтягивались отставшие подразделения и корабли, идущие вдоль побережья из Германии, лагерь охватили всевозможные суеверия и небылицы.

По правде сказать, я и сама не была в восторге от предстоящего путешествия по грозному проливу. Однако я понимала, что и так живу уже дольше предназначенного мне срока. Смерть может явиться в любой день, когда вдруг пожелает император. Если этого еще и не произошло, то лишь из-за старых друзей, которые заставили Калигулу временно позабыть о нашем с Агриппиной существовании. А вот солдаты в соседних палатках прекрасно помнили о том, что мы здесь: из моего шатра каждую ночь слышались вопли, от которых волосы вставали дыбом. Это воображаемые лезвия пронзали мое затерявшееся в сновидении тело и проливали иллюзорную кровь. Я кричала, металась и просыпалась вся мокрая от пота.