По-весеннему синее небо. Лиственные деревья в Силвертоне только-только начали распускаться, и свежие краски, зеленые и желтые, расцветили высокогорную долину, где под карнизами викторианских домов еще прятались кучки снега. Зима выдалась самая суровая за последнее десятилетие, и на склонах, выше зоны леса, сугробы еще достигали четырех футов.

Уолтер Палмер закончил разговор по сотовому коротким «нет» и посмотрел на свою клиентку.

– Как насчет ланча? В кафе «Бурый медведь», а? Я угощаю.

– Мне еще надо успеть на рейс до Нью-Йорка. – Эбигейл обняла его, этого пятидесятишестилетнего лысеющего толстячка с дурным запахом изо рта и без малейшего чувства юмора, который сражался за ее свободу, как за свою собственную, и чмокнула его в щеку. – Спасибо, Уолт. За все. Никогда еще не тратила семьдесят пять тысяч долларов с такой пользой.

* * *

Уже через двадцать четыре часа в кафе «Александра», в трех кварталах от ее квартиры-студии, Эбигейл наклонилась, чтобы поцеловать женщину с короткими седыми волосами, одетую в хлопчатобумажное летнее платье, открывавшее загорелые плечи с рассыпанными по ним созвездиями веснушек.

– Хорошо выглядишь, – сказала ей журналистка.

Она села напротив матери за столик рядом с тротуаром Хадсон-стрит. День в городе был жаркий, четырехугольник неба между высотками выглядел по-летнему линялым, и вонь с реки накрывала Вест-Виллидж грязным, сырым одеялом.

– Я заказала бутылочку вина. Лучшего из того, что у них есть.

Эбигейл бросила на стол стопку писем, которые только что забрала на почте.

– Мама, ты вовсе не…

– Знаю, но я это сделала. Повод для праздника есть – моей дочери не придется провести следующие тридцать лет в тюрьме. А ты даже не разрешила мне присутствовать.

Эбигейл положила солнцезащитные очки на кованый железный столик.

– Если б присяжные вынесли другой вердикт, я бы глаз не смогла поднять, зная, что сделала с тобой.

Сара взяла дочь за руку.

– Ты – моя защитница… Что ж, Эбби, теперь все позади.

– Да, но ты же знаешь, как это бывает. Признание невиновным на основании психической невменяемости вовсе не означает, что человек этого не сделал. Так, по крайней мере, все и считают.

– Не их это дело.

– Но люди все равно сомневаются. И говорить об этом будут. Адвокат сослался на снежное безумие. То есть все теперь думают, что я на какое-то время спятила из-за долгого пребывания в неблагоприятных погодных условиях. Временное помешательство и…

– Ты же знаешь, как было на самом деле. Только это и имеет значение.

– Но мне от этого не легче.

Подошедший с бутылкой шардоне официант разлил вино по бокалам.

Когда он удалился, Эбигейл сняла резинку со стопки почты. Просматривая скопившиеся за месяц журналы и просроченные счета, она наткнулась на конверт из фотолаборатории.

– Что это такое, Эбби? – спросила мать, заметив, что дочь помрачнела.

Девушка вскрыла конверт и достала фотографии.

– По пути туда Эммет отснял целую пленку, и его жена отдала ее мне в первую ночь в Абандоне, – рассказала она. – А я перед вылетом на заседание суда в Колорадо отправила кассету в лабораторию.

– Хочешь посмотреть? Сейчас? – предложила ей Сара.

Все снимки были черно-белыми, и уже при взгляде на первый у журналистки защемило сердце: ламы, Скотт и Джеррод, Джун и Лоренс, сама Эбигейл в арьергарде – цепочка растянулась по склону на крутой, лесистой части подъема.

– Первый день, – сказала Фостер-младшая, передавая фотографию матери.

Потягивая вино, они неторопливо просматривали снимки. Эбигейл сопровождала каждый соответствующим пояснением, но когда дошла до последнего, к горлу у нее подступил комок, а на глаза навернулись слезы.

– Что такое, милая? – забеспокоилась Сара.

Зловещий горизонт висел за ними мрачным пятном, низкие тучи остались на снимке темно-серыми мазками, но лица получились четкими и ясными, и Лоренс улыбался, глядя не в камеру, а на отстранившуюся дочь.

Эбигейл покачала головой и положила фотографию на стол, перед матерью.

– Никогда не видела нас вместе, – прошептала она, удивляясь, как улыбчивый прищур и форма рта Кендала похожи на ее собственные. – Понимаю, ты рассердилась из-за того, что я поехала к нему…

– Нет, милая…

– Но я не предала тебя. Мне нужно было его увидеть и… это странно прозвучит, но после всего, через что мне пришлось пройти, я… я, по крайней мере, узнала его.

– И я этому рада.

– Он был несчастлив, мам. То, как он поступил с нами… это было неправильно, нехорошо, но он был так молод…

Сара кивнула, и Эбигейл заметила, что мать старается сдержаться.

– Знаешь, он ведь пытался как-то это поправить, – добавила девушка. – И то, что он попросил меня приехать в Колорадо, было такой вот попыткой. Ему тоже пришлось нелегко.

Фостер-старшая подняла фотографию и бросила на нее быстрый взгляд, а затем, когда она снова посмотрела на дочь, за слезами в ее глазах проступила улыбка.

– Он смотрит на тебя так, как смотрят на тех, кого любят, – сказала она.

Эбигейл вытерла глаза и перевела взгляд на другую сторону улицы – из часовой мастерской напротив вышел какой-то мужчина.

– Я пыталась его найти. Мы три раза летали в тот каньон, но…

– Знаю.

– …снег был таким глубоким, что ничего…

– Эбби, тебе нужно оставить это все.

– Он умер, занимаясь тем, чем хотел. Тем, что любил.

Сара подлила себе вина. Выпила.

– Как сейчас твое финансовое положение? – сменила она тему.

– Все ушло на адвоката.

– Если б у меня были какие-то средства…

– Знаю.

– Эбби, я вот что думаю… – Сара подвинула стул, подалась вперед и понизила голос. – Сейчас лето. Снег в горах растаял, так?

– Снег растает примерно через месяц. А что?

– Ты могла бы вернуться туда, взять несколько слитков…

– Нет, мама.

– Столько, чтобы расплатиться по…

– Нет.

– Дорогая, у тебя ничего нет. Ты ведь нашла бы тот вход?

– Возможно.

– Так зачем мучиться, если есть возможность…

Эбигейл откинулась на спинку стула.

– Сотни лет это золото не приносило людям ничего – ничего! – хорошего и только пробуждало в них все самое худшее. Оно несло беды и смерть. И у меня нет ни малейшего желания возвращаться за ним в те горы, в ту шахту… Знаешь, я не суеверна, но если есть в мире проклятие, то это оно, золото. Не представляю даже, что могло бы заставить меня отправиться за ним. Ты – единственная, кому я рассказала о золоте и об останках. Даже мой адвокат ничего не знает, и я надеюсь, что тайны Абандона умрут вместе с нами и вся эта ужасная история никогда не откроется.