читать Аксаковым завершенные «Мертвые души», а С. Т. Аксаков – «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». Рассчитывает на одновременное «явление» второго тома и картины А. А. Иванова «Явление Христа народу» (письмо А. А. Иванову в Рим от 16 декабря 1850 г., Одесса).

Начало апреля 1851 г. – чтение главы I второго тома в Кагарлыке, где гостит М. И. Гоголь со старшими дочерьми (письмо М. И. Гоголь М. П. Погодину от 24 марта 1852 г.).

24 или 25 июня 1851 г. – чтение главы IV в московском доме Аксаковых в присутствии С. Т., К. С. и И. С. Аксаковых (в доме находятся в это время племянник С. Т. Аксакова Александр Аксаков и Д. А. Оболенский; письмо В. С. Аксаковой к М. Г. Карташевской от 26 июня 1851 г., Москва).

Конец июня (не ранее 25 июня) 1851 г. – А. О. Смирнова в имении Спасское подглядывает в тетрадь Гоголя, работающего над одной из последних глав второго тома, в которой упоминаются генерал-губернатор и Никита.

Конец июня – начало июля 1851 г. – Гоголь предлагает А. О. Смирновой в имении Спасское прочитать главу I второго тома, по другой версии – окончание второго тома. Отказ Смирновой производит на Гоголя тяжелое впечатление.

Вторая половина июля (не позднее 25 июля) 1851 г. – Гоголь читает и перечитывает вместе с С. П. Шевыревым на его подмосковной даче в с. Троицкое (Кагулово) второй том «Мертвых душ» «с такою таинственностью, что можно было думать, что во флигеле <…> сходятся заговорщики и варят всякие зелья революции». Разные версии количества глав, прочитанных Гоголем: всего семь глав (письмо С. П. Шевырева М. Н. Синельниковой от 2 апреля 1852 г.), в том числе и «две последние главы». По сообщению Н. П. Трушковского, «шесть глав, совершенно оконченных к печати, и седьмую почти готовую».

Последние дни июля (не ранее 27 июля) 1851 г. – чтение главы VII С. П. Шевыреву.

Лето 1851 г. – чтение глав второго тома «Мертвых душ» «многим»; число глав доходит до семи.

Осень 1851 г. – чтение Д. А. Оболенскому и А. О. Россету окончательной редакции главы I, впоследствии уничтоженной.

Октябрь 1851 г. – предполагаемые чтения фрагментов поэмы, сначала Аксаковым в Абрамцеве, затем С. П. Шевыреву.

Первая половина ноября – чтение глав второго тома у В. И. Назимова.

Конец января – начало февраля (не позднее 5 февраля) 1852 г. – Гоголь просит прочитать рукопись второго тома (предположительно 11 глав) протоиерея ржевского Успенского собора о. Матфея Константиновского. О. Матфей высказывает сомнение в целесообразности опубликования ряда глав.

10 февраля 1852 г. – Гоголь просит А. П. Толстого передать рукопись 11 <?> глав второго тома митрополиту Московскому и Коломенскому Филарету (Дроздову) и напечатать затем «согласно его замечаниям». Толстой «не принял рукописи».

«Выбранные места из переписки с друзьями» и «Мертвые души»: эффект уробороса

Отдельные тематические параллели с «Выбранными местами из переписки с друзьями» прослеживаются уже в первом томе «Мертвых душ»[1037]. Е. А. Смирнова отметила соответствие описания губернаторской дочки отдельным положениям статьи «Женщина в свете» из «Выбранных мест», давшим одновременно импульс обрисовке Улиньки во втором томе поэмы[1038]. Из «Выбранных мест» (письмо XXIV «Чем может быть жена для мужа в простом домашнем быту, при нынешнем порядке вещей в России») попадает в черновой набросок, обычно публикуемый под условным названием «Размышления о героях „Мертвых душ“» и датируемый концом 1851 – началом 1852 годов[1039], рассуждение о «пошлых привычках света»[1040]; ср. в «Выбранных местах»: «Дрянь и тряпка стал всяк человек; обратил сам себя в подлое подножье всего и в раба самых пустейших и мелких обстоятельств…»[1041].

И все же единство с «Выбранными местами из переписки с друзьями» составляет не первый том поэмы, но именно второй том. Неоднократно отмечавшиеся в критике иные принципы художественной образности второго тома по сравнению с первым определяются теми проблемами и вопросами, что были поставлены в «Выбранных местах»: поиск позитивных начал русской жизни, авторская установка на жизнетворческую функцию текста, утрачивающего свою художественную автономию и приобретающего функцию текста дидактического, который призывает к переустройству мира и преображению человека. Отсюда и резкое усиление утопических[1042] и дидактических тенденций, преображение второго тома в «своеобразную развернутую проповедь», означавшую «прямой ход Гоголя от художественной к духовной прозе»[1043].

Контекст «Выбранных мест из переписки с друзьями», а также «Авторской исповеди» определяет центральную для первой главы второго тома тему учительства, воплощенную в образе Александра Петровича, «идеального наставника» юного Тентетникова, – учителя, обладающего властью любви и даром «слышать природу русского человека»[1044].

Как своего рода комментарий к описанию жизнедеятельности идеального помещика Костанжогло и несовершенных реформ в помещичьем хозяйстве Тентетникова можно рассматривать статьи из «Выбранных мест из переписки с друзьями» «Занимающему важное место» и «О лиризме наших поэтов». При этом можно утверждать и обратное: второй том проясняет многие мысли, казавшиеся темными и неоправданными в «Выбранных местах».

Так, наибольшее количество нареканий, обрушившихся на Гоголя после выхода его книги, вызвала статья «О лиризме наших поэтов», в которой современники усмотрели не только ложные мысли, но и искательство перед царем. А между тем «ту патриархальную, отеческую любовь», какую Гоголь «проповедовал царю по отношению к его подданным, а „значительным лицам“ из департаментов – к их подчиненным», Гоголь хотел внести также и в отношения помещиков к своим крестьянам[1045]. Данная утопическая идея находит свое воплощение в первоначальных стремлениях Тентетникова стать истинным отцом своим крестьянам, заменив притом управителя. Та же мысль находит выражение в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (письмо XXVIII «Занимающему важное место»):

…вам следует склонить дворян, чтобы они рассмотрели попристальней истинно русские отношения помещика к крестьянам, а не те фальшивые и ложные, которые образовались во время их позорной беззаботности о своих собственных поместьях, преданных в руки наемников и управителей; чтобы позаботились о них истинно, как о своих кровных и родных, а не как о чужих людях, и так бы взглянули на них, как отцы на детей своих[1046].

В еще большей степени семейная утопия определяет деятельность Скудронжогло (Костанжогло), выстраивающего свои отношения с крестьянином именно как отношения отца с собственными детьми:

Для меня смерть, если хозяйство у тебя не в устройстве и вижу у тебя беспорядок и бедность[1047].

Сравним в «Выбранных местах из переписки с друзьями» (письмо XXII «Русской помещик. (Письмо