На этом лице, поглупевшем от усталости и разгула, совсем не осталось места для улыбки. Мускулы, казалось, затвердели и окостенели; светлые глаза казались неподвижными, словно нарисованные. Резкие черты напоминали черты Полишинеля, но без его насмешливого и оживленного выражения. Большой шрам на челюсти парализовал один угол рта и странным образом разделил рыже-седую бороду, которая казалась растущей косо и частично против шерсти. Большая волосатая родинка увеличивала горбину сильно выдающегося носа. Пальцы до самых ногтей ощетинились серыми волосами.

Человек был маленьким и худым, но широкоплечим, и подобравшимся, словно кабан, от которого у него была и рыжая шерсть, и низко посаженная голова. Он казался очень пожилым, но его вид еще говорил об исполинской силе. Резкий голос, постоянно державшийся на повышенном, командном тоне, в устах этого глупца звучал простуженным громом и заставлял дрожать стаканы на столе.

Он был одет на манер рейтара, в полукафтан и набедренники из буйволовой кожи, латы и шлем из лакированного железа. Дрянное черное, совершенно ощипанное перо торчало на этом черном и блестящем шлеме. Он носил крепкий и широкий немецкий меч, о который легко ломалось сверкающее копье французских конных латников. «Пистоли с огненным камнем», первый образец кремневого пистолета, которому наши солдаты напрасно предпочитали еще оружие со шкивом и фитилем; короткий мушкет и перевязь, снабженная мешочками из черной кожи, содержащими заряды пороха и пуль, дополняли его полевое снаряжение.

Его личный эскорт составляли два конных разведчика, страдиота, и два оруженосца, совмещавших исполнение обязанностей пажа и кузнеца.

Кроме того, у него было семь хорошо вооруженных солдат на хороших конях, рейтаров, никогда с ним не расстававшихся и составлявших цвет его отборного войска. По крайней мере, так мы можем перевести эквивалентами, принятыми в обычае того времени, чины и звания этой роты иностранных авантюристов, где каждый из командиров менял, в силу своей власти или прихоти, организацию, снаряжение и состав.

Марио не ошибся, насчитав двадцать пять человек в банде, состоявшей из людей лейтенанта и вновь прибывших с капитаном.

— Что за грязный трактир! — презрительно крикнул капитан, очищая тяжелые подошвы своих грубых и заляпанных грязью сапог о чистые и блестящие перекладины орехового стула. — Это что, огонь для ночных путников? В этой лачуге дров не хватает?

— Увы, сударь! — ответила служанка, бросая охапку хвороста в камин, уже хорошо горящий. — Мы не можем сделать большего: мы в равнинном краю, и дерево здесь редкость.

— Вот еще худшая дура, и еще большая уродина, если только это возможно, чем ее хозяйка! — продолжал любезный Макабр. — Ну, беззубая красотка, вот как согреваются, когда дрова дороги!

И он бросил в большой камин стул, о который только что чистил сапоги.

— Так что, лейтенант, — холодно продолжал он, обращаясь к Саккансу, — вы говорите, здесь есть маленький оборванец, посланный ими…

— Вот, наконец, и ты! — ответил Сакканс, подняв сапог, чтобы подтолкнуть Марио к почтенному капитану.

Марио увернулся от удара, проворно проскочив под сапогом рейтара, и, подойдя ко второму грубияну, самоуверенно сказал ему:

— Это я, и вот мое сообщение; потому что я очень хорошо назвал вашему лейтенанту пароль. Вы не можете оставаться в этой гостинице, потому что этой ночью сюда должно прийти большое войско вооруженных людей. Вы совершенно не можете напасть на замок, его хорошо охраняют. Вам надо вернуться туда, откуда вы пришли, или дело плохо обернется для вас; это говорит вам Санчо.

— Твой Санчо — всего лишь старый осел, — ответил капитан.

И, сопровождая каждое свое слово богохульством, какое нет нужды приводить, чтобы дать представление о любезности его речи, он прибавил:

— Я не для того проделал сотню лье во вражеской стране, чтобы уйти с пустыми руками. Иди, скажи тому, кто тебя прислал, что капитан Макабр лучше него знает эти места, и что ему… наплевать на то, что называется хорошо охраняемым замком! Скажи ему, что у меня сорок всадников, поскольку за мной идут еще пятнадцать, они явятся под предводительством моей супруги, и что сорок рейтаров стоят армии. Ну, живо, убирайся и иди к черту, цыганское отродье!

— Не прогоняйте его, капитан, — сказал Сакканс, который казался здравомыслящим советчиком. — Нам ни к чему дальше переговариваться с этим сумасшедшим испанцем и с этой египетской сволочью. Совсем не нужно, чтобы этот прелестный гонец отправился сообщить им, что вы упорствуете. Они последуют за нами и будут только мешать нам и грабить рядом с нами. Делайте, как сказала вам ваша жена. Оставайтесь здесь до полуночи, и вы прибудете задолго до рассвета, потому что отсюда до Брианта нет и двух лье. Так помешаем уйти этому мальчишке. Я выброшу его в окошко, и он не сможет бегать.

— Нет! Никакой излишней жестокости! — фальцетом крикнул капитан. — Я стал кротким и человеколюбивым с тех пор, как у меня появилась жена с чувствительным сердцем… Охраняется ли должным образом дом?

— Муха не влетит без моего разрешения.

— Так поужинаем спокойно, как только прибудет моя Прозерпина… Вы отдали приказания?

— Да; но, несмотря на прекрасные обещания мадам Прозерпины насчет лакомств, какие есть в этой норе, мы, боюсь, найдем здесь скудную пищу. Великий повар, о котором вам говорили, лежит в постели и подыхает, а хозяйка теряет голову. Слуга — предатель, за которым мы должны следить, а служанка — старая перепуганная дура, которая все бьет и ни к чему не годна.

— Это оттого, что вы грубо с ними разговариваете, друг мой! У вас всегда на устах оскорбление и угроза! Тысяча чертей! Моя супруга вам часто это говорила, вы не знаете правил хорошего тона. Где она, эта несчастная хозяйка, я сейчас двумя десятками оплеух подбодрю ее!

И, тяжело протопав к лестнице, он позвал мадам Пиньу, награждая ее самыми грубыми эпитетами, очевидно, для того, чтобы дать своему лейтенанту пример мягкости и вежливости.

Весь этот разговор шел по-французски.

Макабр, немец по происхождению, родился в Бурже и провел юность в Берри. Кроме определенного набора слов, предназначенного для командования, он плохо и без удовольствия говорил на языке своих предков. Итальянец Сакканс с большей легкостью коверкал французский язык, чем немецкий. Так что им трудно было договориться, когда они хотели воспользоваться этим языком, и к тому же они настолько чувствовали себя хозяевами положения, что не снисходили до осторожности в присутствии Марио и обитателей дома. Марио, который многим рисковал, пытаясь заставить рейтаров повернуть назад, и которого в любую минуту мог разоблачить какой-нибудь настоящий гонец от Санчо или Ла-Флеша, понял, что настаивать сейчас было бы слишком смело. Он притворился безразличным и рассеянным, накрывая на стол, но не пропустил ни слова из того, что говорили два наемника.

Санчо в самом деле обещал послать нарочного в Эталье, где отметил последнюю остановку рейтаров. Но этот нарочный, такой же бродяга, как все прочие, надеявшийся захватить и разграбить замок в Брианте без помощи немцев, воздержался от исполнения поручения, и отправился мародерствовать в покинутый городок, в ожидании часа штурма замка его товарищами.